Читаем Дневники русской женщины полностью

Я вынесла из этих похорон какое-то смутное впечатление… Когда говорились те две речи, которых я не слушала, то, чтобы отдохнуть немного, я вышла из толпы. Кругом стояла масса народу; здесь, конечно, ничего не было слышно – и все разбились на группы. Знакомые подходили к знакомым, весело разговаривая; временами слышался сдержанный смех; передавали друг другу разные новости… Кто толковал о своих делах, кто о том, что профессора не присутствовали на похоронах… Я смотрела на равнодушные и веселые лица этой публики. Около меня стоял старик; он рассказывал, сколько лет был знаком с Н.В., самым равнодушным тоном, точно он пришел на похороны совершенно незнакомого ему человека. Он говорил очень оживленно, и около него собралась кучка знакомых. Кто-то опять заговорил о профессорах. Старик подхватил:

– Да, да, конечно, можно сказать: где же вы, наши учители, где вы? что вас нет около этой могилы? – да только что из этого выйдет? – и он и знакомые его сдержанно рассмеялись. Я взглянула в сторону могилы. Ее окружала сплошная стена публики; на некоторых лицах видно самое напряженное внимание… там было тихо, какие-то отрывочные звуки долетали до меня: говорились речи. Мало-помалу группы расходились по кладбищу…

Невольно думалось: вот там, за этой живой стеной, у могилы стоят те, которым смерть действительно причинила утрату; они поражены горем… Их окружает толпа любопытных, которая жадно слушает речи, а за этой толпой другая, которой, за недостатком места, невозможно ничего слышать, и вот эти люди собрались сюда, точно в какое-нибудь общественное место, и, исполнив свою обязанность, отдыхают и болтают, и всем весело, и все так равнодушны, и не слыхать искренних слов сожаления…

Что же это? Для чего же собралось сюда столько народу? Скажут, конечно, Н.В. была видный общественный деятель, надо почтить ее память… И вот они «чтят»… венки, речи такие, которые не могут понравиться ни со стороны слога, ни со стороны содержания, ораторы – должно быть, женщины – плохие ораторы, а немного далее могилы – равнодушная толпа, которая собралась сюда только для того, чтобы исполнить обязанность «почтить своим присутствием»… а на самом деле погулять и поболтать. Те, которые стояли близко, слышали, конечно, все речи… те вынесли из них что-нибудь, воспоминание об этой замечательной женщине; слушая эти речи, они, быть может, еще раз прониклись уважением к ней, и может быть, один из десяти даже помолился за нее… Ну, а остальные-то? Что они делали, и зачем они приходили?

И я сама была тоже очень равнодушна. Конечно, я не разговаривала, не гуляла по кладбищу; я стояла, смотрела, слушала, но никакого особенного сожаления не испытывала, в особенности, когда говорились речи. В них как раз выражалось сожаление о потере такого общественного деятеля, но само-то общество, его отдельные лица, за немногими исключениями, нисколько о ней не сожалели. Я размышляла о том, что такая деятельность может служить нам примером; я чувствовала глубокое уважение к ней, но не сожаление. Вся эта парадная обстановка, все эти венки, речи придавали похоронам какой-то гражданский характер, который мне, привычной к исключительно церковному и семейному характеру похорон, резко бросился в глаза. Этот гражданский характер не носил в себе ничего печального, напротив, он придавал похоронам праздничный и парадный оттенок. По крайней мере я ушла с этих похорон точно из какого-либо общественного собрания.

Нет, не хотела бы я таких похорон, ни за что, никогда не хотела бы! Стать полезным членом общества я желаю не менее кого-либо другого, но только не такого изъявления общественной благодарности. Не хотела бы я ни венков, ни речей, ни этой толпы…

Я вспоминаю скромные, чисто семейные похороны, вспоминаю наше маленькое провинциальное кладбище, вспоминаю искрение молитвы и слезы, простые, безыскусственные, но часто трогательные проповеди наших немудреных священников, всю эту простую обстановку; нашу провинциальную толпу, которая идет чуть ли не на все похороны из наивного любопытства, из желания поплакать и поахать, из желания помолиться… но ведь и толпа эта, можно сказать, еще некультурная; с нее и спрашивать нечего. Недавно я читала в каком-то романе описание похорон известного литератора. Оно произвело на меня тяжелое впечатление. А теперь – я сама была на подобных же похоронах.


8 октября

Перейти на страницу:

Все книги серии Всемирная литература

Сказка моей жизни
Сказка моей жизни

Великий автор самых трогательных и чарующих сказок в мировой литературе – Ганс Христиан Андерсен – самую главную из них назвал «Сказка моей жизни». В ней нет ни злых ведьм, ни добрых фей, ни чудесных подарков фортуны. Ее герой странствует по миру и из эпохи в эпоху не в волшебных калошах и не в роскошных каретах. Но источником его вдохновения как раз и стали его бесконечные скитания и встречи с разными людьми того времени. «Как горец вырубает ступеньки в скале, так и я медленно, кропотливым трудом завоевал себе место в литературе», – под старость лет признавал Андерсен. И писатель ушел из жизни, обласканный своим народом и всеми, кто прочитал хотя бы одну историю, сочиненную великим Сказочником. Со всей искренностью Андерсен неоднократно повторял, что жизнь его в самом деле сказка, богатая удивительными событиями. Написанная автобиография это подтверждает – пленительно описав свое детство, он повествует о достижении, несмотря на нищету и страдания, той великой цели, которую перед собой поставил.

Ганс Христиан Андерсен

Сказки народов мира / Классическая проза ХIX века

Похожие книги

100 великих героев
100 великих героев

Книга военного историка и писателя А.В. Шишова посвящена великим героям разных стран и эпох. Хронологические рамки этой популярной энциклопедии — от государств Древнего Востока и античности до начала XX века. (Героям ушедшего столетия можно посвятить отдельный том, и даже не один.) Слово "герой" пришло в наше миропонимание из Древней Греции. Первоначально эллины называли героями легендарных вождей, обитавших на вершине горы Олимп. Позднее этим словом стали называть прославленных в битвах, походах и войнах военачальников и рядовых воинов. Безусловно, всех героев роднит беспримерная доблесть, великая самоотверженность во имя высокой цели, исключительная смелость. Только это позволяет под символом "героизма" поставить воедино Илью Муромца и Александра Македонского, Аттилу и Милоша Обилича, Александра Невского и Жана Ланна, Лакшми-Баи и Христиана Девета, Яна Жижку и Спартака…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука