Дни яблок

— Нужно всегда, — ответил я, встал и поправил сумку. Лучше не оглядываться в такие дни. И не ждать, что кто-то обернётся — ведь неизвестно кем…

У нас наверху Тóрги пусть и поменьше, но атмосфера поавантажнее — можно купить свиток предсказаний на позавчера, но годных. Ложку старого яда — ещё хорошую. Выменять щастячко на забобон, взять цыганского золота горсть и волшебный жёлудь на поход. Или, допустим, калачики на сдачу — они цветут красиво и много воды не просят. За загадку — почти ведь просто так. А Тóрги на Низу, у реки, я не люблю — там сплошные ужасы и гримасы мрака. В смысле, волхвы засмальцованные — иногда с проклятиями, но чаще с перегаром.

Зильничи обычно от Змеиного столба и дальше, по Кудрицкой — вниз, до самой каланчи. Совершенно призрачной и прекрасной. А город около как город. Мы, кто на Торгах, не видим его, он — нас. Почти…

Сразу за входом на Зильничи всё точно не так же, почти совсем. Мимо и сквозь, как и положено, осторожно ползёт на площадь не наша двойка — довольно кургузый пульман. Школа торговая где и была — на углу Обсерваторской, но бульвара нет. Как раз на его месте Тóрги, а будущий техникум связи тут на этаж ниже, зато с башенками, шпилями и флагами на них. Трамвайчик звякает, флаги реют, северному ветру подчинись. И плывут за край неба, на юг и дальше над Торгами низенькие облачка. Свежо, без солнца и не холодно — всё, как я люблю.

Над голыми каштанами и проводами шныряют стайками психопомпы, надо сказать, разнообразные, некоторые из них пёстрые, не по погоде совсем. Всюду шастает босоногий народец, порхают весёлые, прямо с утра, повитрульки с ботинками, и слышно, как перекликаются через площадь гости — от ворот к воротам. Бойкое место. Чуть выше всех — в стылом хмуристом небе серые гуси стремятся на запад, к себе, за гору и реку. Но путь одолеть не могут и о грехах печалятся.

— Берёзовый веник сметает зло! — крикнули мне в ухо. Звук был яркий, но с помехой. Как бидон упал. Источником его случился аккуратный дедушка в искусственной шляпе «в дырочку» и армейской плащ-палатке. Босой. Перед ним скалилась щелями высокая корзина, битком набитая соломой.

— Не ходим просто. Берём зилля, — таинственно крикнул старец и пнул корзину кулаком. Та охнула.

— Не холодно в ноги? — поинтересовался я.

— Берём зилля, — продолжил старик звонко. — Не у меня…

— Вам надо жевать ватку, — высокомерно заметил я. — Или прикладывать. Говорят, тоже помогает…

Зильничи не самые шумные Торги. Много учёности. А где она — там тишина… Не всегда.

— Стрэйнжерс ин зе найт… — пел кто-то немного глуховатым, подозрительно знакомым голоском. — Там-тиби-тиби-там-тиби-ти-би… Ку-у!

Совсем неподалёку, на вязанке, недавно срезанных, судя по всему, с чьего-то балкона, виноградных лоз, сидел бывший Ёж-Крыштоф и держал в руках цепочку. На противоположном конце её обретался небольшой, но замечательно розовый павлин.

— Здорово, Синатра! Вижу, устроился хорошо, — поздоровался я с Ежом Крыштофом. — Какие новости сегодня? Ку-у!

— Кто-то охотится на божиков… Они ж беззаботные, предосторожности не знают. Говорят про Огорчение Вод, — степенно сказал Ёж.

— Снова?

— Истинный кре…

— Брехня, — веско сказал я. — Люди бы знали.

— Небывалое оживление Злыдней… К тому же рымляны встревожены — на Низу видели Фебр, обеих — Квартану и Терциану. А это к эпидемии, — зачастил бывший пряник.

— Скоро грипп, — мрачно сказал я. — Ну, бывай. Ходи здоровый. — Тиби-диби-дам… — вывел псевдоёж и подёргал за цепочку.

— Сто ключей от ста печалей — в одной бутылке, — сказал павлин.

— Серьёзная зряптица, — заметил Ежу я. — Сколько правишь?

— Сон, — ответил Ёж.

— Да ну, не будет, — ответил я. — Чего выдумал, сон тебе.

— Будет, — сказал павлин. — Того року дождати, аби сон топтати[83].

— Вон оно что… — ответил я. — Ну-ну…

— Разве сейчас трава, да? Разве сейчас травники? — выговаривает некая особа с начёсом и подплечниками одноглазой продавщице барвинка. — Одни серуны с сеном!.. Спроси у кого за аконит, за шарлатну гичку или там, к примеру, за слипонос… да? Так сразу ж тикать! Без разговоров!

— Ще й не таке буде, — вежливо отвечает ей продавщица. — Берiть барвiнок. Дуже помiчний. Дивiться: це ж хороший, свiжий барвiнок. Навiть ще не рiк…

— Винку брать не буду, — решительно отвергает предложение начёс. — От неё в сердце шум.

— Це, коли серце є[84], — не уступает продавщица. Из-под платка её время от времени сыпется земля, судя по всему — могильная.

— Нет, ну это просто безобразие, — сердится неподалёку плотная строгая женщина в очках и твиде. — Дукат за асфодели! Где асфодели, где дукат? Таких цен нет!

Очень бледная цветочница слушает внимательно. Время от времени кивает, облизывает губы незаметно чёрным раздвоенным язычком.

— Визбрала у маї, — говорит она, — на Симона Зiлотного. Будете брати, вступлю…[85]