— Это вода из источника левой руки… Виадельлуна. Путь Луны. Он хранит память, ту… тем, кто вернулся… но позволяет позабыть ужас. Его пьют первым, — сказал братец Месяц.
Из-под стола проворно, но несколько неестественно — спиною вниз, выполз на четвереньках «не я», подпрыгнул, подобно гигантской саранче, схватил грязными пальцами бутылочку, выдернул пробку и осушил одним глотком, поводя туда-сюда неестественно длинной шеей…
Вокруг ощутимо запахло спиртом.
— Источник абсолютно ясен, — прокомментировал произошедшее я. — Алембик… Дистилляция. Душа вина.
— Не может быть! — всхлипнул Месяц. — Алембик — источник Мамы Бузины, а мы не дружим с Мамой Бузиной. Она всегда хочет съесть нас!
— Не всякому вы по зубам, — заметил я. — Может быть, и несварение.
«Не я» всё это время прыгал по гамелинской кухне, тряс головой, испускал сиплые звуки, затем обнаружил пряничную дверь и выкатился туда колесом, в буквальном смысле слова, стуча зубами и завывая.
— Тут и аминь, — сказал я.
Вернулась бабушка. Прошла мимо меня, оставив шлейф табака, вишни и «Быть может», подошла к столу — осмотрела обеих: Эмму и тень её, простёртых на полу рядом, но не слитно. Оглянулась, нашла Гермия взглядом и вроде кивнула.
— Вы мне снились, — наконец-то сказал я.
Бабушка откликнулась длинным, колючим взглядом и поддёрнула рукава. Молча.
Я значительно надулся в ответ.
— Сколько
— Maгия кухонная, — завистливо сказал я.
—
—
Она осмотрела стол.
—
Аня на своём стуле у стены выразила лицом одобрение…
Прах ведьмы переложили на стол.
Эмма в посмертии напоминала плохую копию самой себя. Можно сказать, что Гамелина-старшая не окончилась совсем — но тлела. Лицо её время от времени опадало куда-то внутрь, потом вновь раздувалось и полнилось всеми оттенками чернил…
— В этой бутылке, — сказала Солнце важно. — Вода дня… То есть правой руки. То есть из источника Феникса, на страже раньше там был сфинкс, а теперь какой-то кот, к тому же злющий, и вопросы у него оскорбительные все. Чуть что не так — фыркает и бьётся.
— Так, а вода? — уточнил я. — Набрали, пока вас били? Или как?
— Безусловно! — горделиво ответил Месяц. — Хотя и не без трудностей.
Заслышав разговоры о воде, покойница села и не открывая глаз, зашарила руками вокруг, пальцы её удлинились — очень быстро и значительно.
— Мне, — сказала Эмма невероятно раскатисто, гулко кашлянула пылью и выхватила у меня из рук синюю фляжечку. — Мне!
Пальцы у нес были склизлые, а ногти с них почти слезли…
— Теперь, — сказала она, — вы попляшете у меня все! Все!
Слышно было, как цокнули зубы о горлышко фляжки. Несколько раз булькнула вода.
— А! — басом крикнула Эмма. — А!
Бутылочка выскользнула из рук её и полетела в сторону. Эмма ухватилась за горло, потом за грудь, согнулась, потом, словно в невероятной судороге, подняла голову, глянула на нас слепо, мутно и памятливо. Раздулась, словно мыльный мутный пузырь, затем опала и неряшливой грудой осела обратно на стол. Сильный гнилостный запах пронёсся по комнате.
— Аксиос, — сказал Гермий.
На полу зашевелилось нечто чёрное и тёмное.
— Вытащите наконец-то этот гвоздь проклятый, — недовольно сказала тень эхом голоса Эммы. И села. Чёрное, словно смоляное, дымное людское очертание с половинкой гвоздя в голове.
Бабушка подошла ближе, придирчиво осмотрела морок, затем глянула на Гермия, тот посмотрел на Брондзу, а бывший жук — на меня.
— Давай, — свирепо сказал я. — Сделай из двух одно. Хочу, прошу и требую. Тут нужна поэзия… Определённый ритм.
— Как? — переспросил Брондза, торопливо шагнул вперёд и споткнулся вновь — об стул.
— Скажи удвоение наоборот, — посоветовал я. — Немецкий знаешь?
— А какой из говоров? — растерянно переспросил Брондза.
— Всему вас учить надо. А иногда и переучивать, — сварливо заметил я. — Egineb egine!
Тень Эммина всхлипнула и, успев стукнуть Брондзу по спине, впорхнула в стремительно восковеющее тело.
— Где вы? — проскрипел нутряной голос. — Где вы… Подойдите… Дети. Я слышу ваши сердца…
Бабушка моя тем временем подошла к чужой Гамелиной — к заточённой в молчание, на стул у стены Ане… Повздыхала там. Отодвинула стул от стены — погладила Анины руки, плечи, расплела ей косу.
Я ощутил некий укол. Верно, что зависти, но, может, и ревности, как знать. Уж очень полупризрачно всё было.