Дни яблок

— Ты, — сказала бабушка, — дзевчына в тенскноте. Таланта. И отобрали речь, до того ж. Но что за дзикий способ покорения. Жебы то помогало хоть где — печать на уста… Если ты не скажешь про печаль — кто услышит тебя, кто збавит от зла,[179] кто утешит?

Бабушка взяла гребень… похоже, прямо из воздуха, и принялась расчесывать расплетённую гамелинскую косу.

— Тутай связан тебе вузол Миневрин, — отметила бабушка. — Лишу тебя од него. Спадёт и мовчание.[180]

И она чиркнула неизвестно откуда взятыми ножницами медными. На пол упала частичка Ани. Прядь.

— Я бы хотела… — сказала Аня, и голос ее будто ломался. — Хотела бы… Я почему-то не могу вспомнить последнее желание. Но я…

— Хотела одпочить. Шпи, — ласково сказала бабушка. — Так устала горевать за…

Бабушка вздохнула, и вслед её вздоху на Гамелину высыпался целый рой маковых лепестков. Выглядело торжественно, даже радостно.

Я позавидовал.

Аня встала самостоятельно и пошла прочь из кухни, зевая во весь рот. Спина у неё была прямая и напряжена неестественно. От этого походка гамелинская выглядела несколько балетно — было впечатление, что Аня нащупывала дорогу пальцами ног, словно слепая.

Месяц и Солнце, на полу сидючи, играли деревянными забавками. Я увидел домик, кораблик, несколько деревянных фигурок — королеву, короля, оленя, птиц.

— Из каких источников вы брали воду? — поинтересовался я.

— Из верных, — тоненько сказала Солнце.

— Из правильных, — поправил её брат. Девочка нахмурилась.

— Из правых, — сказала она. — Так мама учила.

— А где у вас правая рука? — уточнил я. — Какой рукой вы пишете?

— Этой! — хором сказали сиблинги и вытянули вперёд левую руку. Каждый.

— Не чума ли там у вас? — поинтересовался Гермий.

— Нет, — ответила Солнце, — но в городе жгут ведьму.

— Должны жечь, — уточнил Месяц. — Ещё не приступили. Только крики. Если сожгут — будет вовсе шумно, мама проснётся.

— И что будет? — спросил я.

— Чума, конечно, как заметил господин Трисмегист. Мама как проснётся недовольная — всегда чума, — сказали близнецы, почти в один голос.

— А когда довольная?

— По-разному: одни говорят на неё Белая Госпожа, другие — Зелёная дева… Но вокруг — процветание.

— Что это вы припёрли? — мрачно поинтересовался я, наблюдая, как фигурки забегают в хатку и выбегают прочь оттуда.

— Птичий домик! — радостно сказала Солнце. — В подобные дни выставляют у нас на окно и открывают настежь.

— Внутри зерно? — поинтересовался я.

— Верно, — ответил Месяц. — Вдруг влетит птаха, пусть и малая. Добрый знак.

Бабушка вернулась к нам. Походила вокруг легко умещающейся в не очень большой кухне кареты, щёлкнула пальцами. Поддёрнула рукава. Конские костяки шумно выпустили пар, синий. Бабушка подошла поближе и вдруг села на пол, легко — даже не хрустнув суставами. Села на пол рядом с куклой. Та, напротив, выйдя из оцепенения, развернулась к ней со скрипом, и даже звякнув чем-то…

— Альравун[181], — сказала бабушка. — Хорошо переменил личину. И не узнать…

— Как… — начала Шоколадница, мелко подрагивая тёмным фарфоровым личком. — Откуда? Что?

Бабушка поставила между собою и куклой домик. Птичий. Небольшой, вроде бы и картонный, но, может быть, клеенный из дерева, тёмного.

— Но разговор дальнейший всё покажет, — сказала бабушка кукле. — Теперь посмотри. Что за прелесть те покои! Ты же глобетротта… странник, но тут дом важен. Власна каменица.[182] Такая крепкая дверь, до того же — червона, то одпугивает! Твардыня.[183] Тосковал о такой, знаю. Но всё готово для спочынку… Целый рай панский. Уют и спокуй. Выгоды и вода горячая, в любое из времён. Прислуга с пониманием. Вышкол старый — будут, как ранейше: купать в вине, обряжать в шовковые шаты, дарить золото. Фатели найпрекрасниши[184], уютные, глубокие. Ecть и плед, также свечи. Можно растопить камин.

Домик значительно вырос и приукрасился — плющом и черепицей.

— Постель… — вкрадчиво и веско продолжала бабушка. — Перины, наволочки свежайшие, всегда целые простыни, стеганое одеяло. Бальдахина!

Домик подрос ещё.

— А какие шторы! Абсолютна тьма! Есть римские, есть гардины! Легко з того иметь рассеянный свет — а то одвечна юность. А книги! Сколько книг. Также и замечательные свитки. А что наиглавнейшее — тишина! Тылко сад жимней, панский[185]. И навкруги молчание…

Домик достиг значительных величин, из трубы на его крыше вился аппетитный дымок, в оконцах затеплился свет.

— Вижу, — сказал альраун тоненьким голоском, — всё сказанное тобой — правда… Действительно, всё так — я давно в пути, устала. Устала прорицать вам будущее. Конечное к тому же. Вы утомительны в своей смерти. Устала смотреть, как неразумно пользуетесь временем, распыляете силы, гоняясь за Фортуной. Как жаждете славы… Пустой.