Дни яблок

… Зелье в бутылке, оставленной на столе, в кухне, заволновалось и неторопливо поползло вверх, постепенно наполняя собою горлышко бутыли. Тёмная жидкость осторожно подобралась к горловине, на мгновение задержалась у неплотно притёртой пробки на самом верху и хлынула наружу, красными ручейками по стенкам, вниз…

— Мне страшно хочется есть, — жалобно сказала Аня. — И я не знаю, сколько сейчас времени? Почему у тебя тут нет будильника? На который час ты их позвал?

— Вообще-то на четыре, — пробормотал я, трогая её спину: чуть влажную, тёплую и гладкую. — У нас множество минут и даже часов. Будильник ушёл за хлебом и не вернулся.

Аня повернулась и навалилась на меня сверху.

— Подлый, — сказала Гамелина, тесня меня к краю тахты. — Ты даже список покупок ему с собой не дал. Он все забыл и решил бежать. Бедный будильник, скитается где-то…

— Вместе с пятьюдесятью копейками, — поддакнул я. — Наверное, шёл-шёл, звенел, пока не остановился, бедняжка. Так ты хочешь есть?

— Дикий голод, — деловито заметила Аня. — Я читала, такое бывает, после…

— Где, интересно, про это пишут? — поинтересовался я и слез с тахты. Джинсы валялись в дальнем углу. Пришлось замотаться в плед.

— Ты похож на шотландца, — лениво сообщила Гамелина.

Я зыркнул на неё, ощущая в животе жар и щекотку.

— Не шути так, — буркнул я, ощущая, как жар вместе со щекоткой распространяются по телу. — А то я принесу тебе овсянку.

— Это английская еда, Бэрримор, — высокомерно заметила Гамелина, — лучше принеси виски! — И она перекатилась на спину.

— Тебе со льдом? Или с содовой? — заботливо спросил я, шлёпая на кухню. Аня захихикала. Я поглядел на неё.

— Ты, Гамелина, лучше не смейся, — прохрипел я у порога, — а то я забываю, куда иду.

— Главное, не забудь, где я, — ответила Аня и потянулась. — Вернись! Иначе я погибну.

По ногам дуло. Я редко хожу дома босиком — легко простужаюсь.

Нынче моему организму было не до простуд; он изнывал от щекочущих изнутри, словно в бокале шампанского, пузырьков, наполненных чистейшим, высшей пробы счастьем, и жаждал быть: утомлённым, разомлевшим, невыспавшимся и слегка искусанным.

На кухне меня встретили полунакрытый стол и чёрное воплощение молчаливого кошачьего укора на подоконнике.

Я взял старый подносик с почти стёртым парусником на днище, ухватил по одному бутерброду с каждого блюда, передвигая оставшиеся — будто кому-то в голову придёт заподозрить пропажу, пару пирожков, банку с консервацией и бутылку с замечательной наливкой производства Эммы. На скатерти, на месте штофа, остался ярко-красный круг — словно оттиск печати красного сургуча или след от ожога.

Кошка соскочила на пол и бархатисто потёрлась о мои голые ноги — между нами проскочили искры. Бася оскорблённо отпрянула. Я выделил зверю две куриные головы. Кошка тихонько мяукнула и есть не стала.

— Сейчас март у меня, и нечего дуться, — сказал я вслед ревнивице.

В моей комнате пахло морем, вернее, слегка рыбой или чем-то, долго-предолго лежавшим у кромки солёных волн. На тахте Аня рассматривала стеклянные шарики, доставая их по одному из коробки. Говорят, если потереть красным, особо редким, шариком об ухо и загадать желание, то обязательно исполнится.

Увидев меня, Гамелина встрепенулась.

— Я почти скончалась, — сказала она с жадным блеском в очах, — от истощения.

Аня задвинула коробку обратно под тахту, села и потянула поднос у меня из рук. Плед свалился на пол.

— Замечательно, — заявила Гамелина, запихиваясь бутербродом. — Голое обслуживание. О таком я читала тоже.

— Назови мне это издание наконец, — сказал я, забираясь на тахту. — Я тоже хочу кругозор расширить.

Аня лениво преместилась, выкладывая ноги поверх моих.

— Ничего ты там не поймёшь, Даник, — сказала она, расправившись с бутербродом. — Оно всё по-немецки. Почему у тебя такие холодные колени? А что здесь? Грибочки! Ты просто умница… Всё-таки я волнуюсь, ты не замёрз? И руки у тебя какие-то ледяные.

— Я тоже скончался, почти совсем, — фыркнул я и выхватил похожий на летающую тарелку патиссончик из банки. — Изнемог от страсти…

— Помощь близка, — авторитетно заметила Аня, дожевав пирожок и разглядывая на глаз бутылку с наливкой. — Но не покидай меня, я не смогу дышать в одиночестве.

Мне пришлось поделиться с ней дыханием. Поднос врезался куда-то под рёбра и мешал.

— Давай поставим его на пол, — сказал я, оторвавшись от разгорячённой поцелуями и встречей с грибочками Гамелиной.

— Надо бы запить перцы и бадьяны, — пробормотала Аня. Она нашарила красную рюмку на столе и открыла принесённую из кухни бутылку.

— Налей мне, Даник, — попросила Гамелина. — У самой руки трясутся.

— Давай выпьем из горла, — предложил я.

— Это же бескультурье, — возмутилась Гамелина и переставила поднос на стол. Груди её тяжело колыхнулись, повторяя движение — словно волны. Я поперхнулся.

За окном начал накрапывать дождик. Неподалёку — где-то в обыденности октября, въезжая на площадь, прозвенел трамвай.

— Ну, — прошептала Аня. — Как насчёт того, чтоб угостить девушку ликёром, Даник? А я тебе расскажу ещё что-нибудь из прочитанного… пару глав.

И она цокнула пустой рюмочкой о бутылку.