Город поиграл со мной в вечность на втором же шаге. Мелькнули глинистые склоны яра, дереза, сосны. Потом тропки окрепли, проступили просеками и колеями, битым шляхом, затем явилась брусчатка, тротуары из жёлтого кирпича. Поднялись этажами дома, в два и три ряда. Далеко-далеко, играя звонкой медью, запела труба… И колокол откликнулся, так радостно и беспечально, а река молчала, и гуси не тревожили покой границы снов. Закаты и восходы пронеслись беззвучно, а с ними липы и каштаны, герань и сирень, пасти подъездов, неметенные аллеи, фасады и ограды, раскрасневшиеся от осеннего виноградия. Пахнуло сундучно, но не затхло: мелом, пыльным бархатом, свежей выпечкой и добрым холстом и ещё чем-то сладостным: глазурью с ромовой бабы — немного сказочно и провинциально одновременно. Духота и прохлада, сырость погребная и полуденный жар. И яблочный дух, и флоксы, и солнечные пятна по аллейке — ничего не враньё, все по-настоящему, никак иначе — вечно.
—
— Не скажу, — вяло ответил я, наблюдая окрестный город.
—
—
—
—
— Глупым словам — глупое ухо, — сказала птица презрительно.
— У вас недобрий авгур, — заметил я хозяйке этой серости. — Нельзя же так, с напрыга. Время и место ведь… Ты, смотрю, забыла их совсем, — обратился к пернатой я. — Вид твой мне знаком, приду — раскрошу, так и знай.
—
—
— Хм… — сказала женщина. —
—
И метнулось ко мне из вод тёмных и весёлых нечто красное, круглое, мелкое.
— Гракс! — не выдержала серая птица. — Позорное шутовство! Фиглярство! Пст!
— Смотри, кто у меня тут, — ответил я. — Мышь! Хочешь? Ешь…
Хищница не выдержала, потопталась по плечу женщины, затем развернула крылья, перескочила на руку и оттуда атаковала шустро улепетывающего в листья красного зверька.
— Постой! — кричала птица, яростно щёлкая клювом. — Стой, дрянь! Остановись, волею высших! Должна съесть тебя!
— Отстань, чучело! — храбро отвечала мышь, пошуршала и скрылась.
Осовевшее пернатое яростно запрыгало по возвращающимся в нынешний, катящийся к вечеру день, плитам на аллее.
— Я запомнила тебя! — ухала сова. — Я запомнила твою… твоё… твой хвост! Ухух!
— Наелась мух, — прокомментировал я.
—
Сова, совершенно не стесняясь присутствующих, порхала по скверу и заглядывала в разные щели и норы то одним, то другим глазом. Дети верещали… Лаяла чья-то болонка.
—
Сказала и пропала. Со своею совою, градом и древом.
Я, надо сказать, не плакал.
XVI
Для решения романтических вопросов Вам всенепременнейше следует обращаться к седьмому дому независимо от того, это брак или флирт.
Чёрные клёны, тёплые окна, холодно. Двойка: сначала грохочет — потом шипит. Последние каштаны катятся под ноги и дальше, за границы осени. В вывеске «Гастроном», как всегда, не горит первая буква, и это вносит незыблемость вперемешку с интригой. Тротуар вскрыт, выпотрошен до дна и огорожен небрежно. Ищут горячую воду. По тротуару — нельзя, по мостовой — опасно. Все идут по бровочке; балансируя между «нельзя» и «опасно», вчера, сегодня, да или нет, опять выдумал или…