Дни нашей жизни

Открыв дверь и бесшумно закрыв ее за собой, я ломанулся вниз по лестнице. Даже если кто-то проснется, главное – успеть убежать быстрее, чем меня заметят.

Я бежал, окутанный холодными серыми сумерками, не меньше десяти минут. Лишь когда мой дом полностью пропал из виду, я остановился, чтобы отдышаться. Тогда заметил, что с неба моросит. Не сильно, но, судя по лужам, уже давно.

Мне вдруг стало жутковато от самого себя. Я вдруг осознал, что сделал: одно дело – уйти с уроков, когда обиделся на училку, другое – уйти из дома. И я не ушел. Я сбежал. Ночью.

На секунду мне захотелось просто заплакать, но я сдержал слезы. Это бы все равно ничего не дало: на улице ни души, никто не подойдет и не пожалеет. А если подойдет – еще хуже: вернет домой. Когда ты уже сделал такое, пути назад нет.

И я пошел дальше.

В восемь лет у меня был очень ограниченный маршрут передвижений: я знал, как дойти до школы, ближайших магазинов, детской площадки, бабушки и отделения полиции. Но даже по знакомым местам я редко ходил один. Я совершенно не знал город и не знал, куда попаду, если буду идти все время прямо.

В какой-то момент магазины вокруг меня пропали; началась промышленная зона. Тротуар закончился, зато появились рельсы. Я решил идти по рельсам, ведь по ним ездят поезда, а поезда везут людей в другие города и страны.

Достал из кармана мобильный телефон и посмотрел на время – пять утра. Они еще спят, значит, я успею уйти далеко-далеко. Мне пришла в голову мысль, что потом телефон нужно будет выкинуть. Я видел, как в фильмах отслеживают по ним местонахождение людей, а я не хотел, чтобы меня нашли.

Рельсы пролегали то ли через парк, то ли через настоящий лес, но чем дальше я шел, тем сильнее вокруг сгущались деревья. Было страшно, и я несколько раз подумывал, не повернуть ли назад.

Когда чья-то рука схватила меня сзади, я не успел испугаться. Я подумал, что за мной пришла полиция.

Но это была не она. Незнакомый парень, показавшийся мне настоящим взрослым, на самом деле был не старше пятнадцати лет. Он хмуро смотрел на меня из-под низко опущенного капюшона. В темноте я мог лишь различить, как блестят его глаза.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он таким тоном, будто собирается меня отчитывать.

– Я… иду, – только и ответил я.

Он схватил меня за куртку, как за шкирку, и стянул с рельсов.

– С ума сошел ходить по рельсам? Это же опасно.

– Ладно, – сказал я. – Я тогда по краю пойду.

И уже хотел было его обойти, но он прежним жестом, за шкирку, вернул меня на место.

– Мелкий, ты ку-ку? – спросил он. – Куда ты идешь? Почему ты тут один?

Если бы я понял тогда, сколько ему лет, мог бы спросить у него то же самое. Но он казался мне очень, очень взрослым, и я думал, что должен ему подчиняться. Поэтому стоял на месте и виновато смотрел себе под ноги.

– Где твои родители? – снова заговорил он.

– У меня нет родителей, – насупился я.

– А с кем ты живешь?

– С двумя геями, – легко ответил я, радуясь, что теперь можно не скрывать. Теперь можно не бояться, что меня заберут, ведь я сам ушел.

Парень поморщился.

– Хорош прикалываться! Я тебя серьезно спрашиваю: с кем ты живешь?

– С дядей и его парнем, но я называю их отцами.

Он тяжко вздохнул.

– Пипец у современных детей фантазия…

Мы помолчали, разглядывая друг друга. Я привык к темноте и заметил, что он кудрявый и весь в веснушках. И на самом деле не такой уж и взрослый.

– Ладно, пошли. – Он потянул меня за рукав.

– Куда?

– Куда-нибудь. Не оставлять же тебя одного.

Я хотел спросить, почему нельзя оставлять меня одного, но покорно пошел. Все-таки он старший. С другой стороны, я слышал разные истории про людей, которые убивают детей, – может, я как раз влипаю в одну из таких? Но он не казался мне опасным. Хотя Слава предупреждал, что плохие люди часто выглядят как хорошие.

Мир такой сложный… И когда тебе восемь, разобраться в нем невозможно. Но, наверное, оно и неплохо: пусть убьет. Я умру назло всему свету. Пусть помучаются!

– Из-за чего с предками поругался? – спросил он. – Сказали: «Или мы, или комп»?

Лучше бы они так и сказали…

Я промолчал.

– Смотрю, болтать ты не любишь, – заметил парень. – Тогда просто послушай. Я сто раз сбегал из дома, начиная с твоих лет. У меня батя алкаш, бьет мать, но меня не трогает. У нас на стене висит охотничье ружье, я каждый день мечтаю выстрелить ему в голову. И ухожу из дома, чтобы не сделать этого. Мне убивать не страшно, но меня не посадят – сядет мать. Поэтому я просто всегда ухожу.

Я не знал, верить мне ему или нет. Неужели в жизни так бывает?

– У тебя куртка без капюшона, – заметил он.

– Забыл пристегнуть…

– Накинь мою. – Он снял свою куртку, накинул ее мне на плечи и натянул капюшон на голову, а сам остался в одной толстовке.

Я и не заметил, как промок.

– Знаешь, почему я это рассказал? – вернулся он к разговору. – Просто если у тебя дома не что-то похожее, то вернись, ладно? Если они не отбитые алкаши и уроды, то они просто косячники. Все предки – косячники, от этого никуда не деться. Когда ты станешь батей, тоже будешь косячить – может, даже похлеще. Такой круговорот родительских ошибок.