Дни нашей жизни

У нас со Львом упорно не получалось помириться. Когда я все-таки перестал вести себя нарочито вежливо, в моих разговорах с ним вновь зазвенела холодность, и это чувствовали все мы. Лев старался разговаривать со мной бодрым и будничным тоном, но чем больше он старался, тем искусственнее звучал.

По-настоящему прощения он так и не попросил. Ни через неделю, ни через месяц, ни через два. В этой холодной ощетиненности мы даже встретили Новый год. Внешне жизнь казалась прежней, но внутри у меня словно сидела льдинка, которая никак не могла оттаять.

Слава часто говорил об этом со Львом. Убеждал, что если он спокойно поговорит со мной, то нам обоим станет легче. Но Лев упорно считал, что не обязан просить прощения, потому что я их обоих оскорбил. И хотя я признал, что был неправ, за оскорбления я тоже не спешил извиняться.

А однажды родители серьезно из-за этого поругались. Из кухни до меня доносились лишь обрывки Славиных фраз, зато Льва я слышал отчетливо.

– Я не собираюсь перед ним унижаться за то, что один раз его шлепнул! – говорил Лев. – Кстати, за дело.

Слава, кажется, сказал, что просить прощения – не унизительно. И что это не Лев униженный, а я.

– Да других детей постоянно бьют в наказание! И куда хлеще, чем я его. Может, тебя самого в детстве никогда не били?

– Хватит говорить мне про других.

– Извини, я забыл, что у нас особенная снежинка, – насмешливо отвечал Лев. – Голубая кровь и нежное воспитание. Мы что, принцессу выращиваем?

После недолгой паузы Слава сказал:

– Давай так: или ты просишь у него прощения и вы миритесь, или дальше я буду «выращивать» его один.

– Ты серьезно?

– Серьезно. – Ответ действительно звучал серьезнее некуда. – Ты поступил глупо и деспотично, а теперь не признаёшь этого и не сожалеешь. Уж лучше я один выращу из него «принцессу», чем вместе с тобой – невротика.

Они что, с ума сошли? Как они могут решать такое без меня? Почему они меня не спросили, как я хочу, чтобы меня «выращивали»?

Я перепугался и начал бесшумно плакать. Меня затошнило от тревоги, от мыслей, от ощущения того, что грядет что-то плохое. Я прекрасно знал, что нужно сделать. Если выбежать к ним сейчас и сказать, что я не жду никакого прощения, что я и так все забуду и прощу, лишь бы они не расходились, – тогда они, наверное, и не станут расставаться. Но я не выбежал. Я сидел в своей комнате, плакал и дрожал от страха, склонившись над учебником по английскому и не переставая делать вид, что учу.

Ответа Льва я ждал с удушающим ужасом, будто чувствуя чьи-то руки на своей шее.

Он долго молчал, прежде чем ответить:

– Пойду соберу вещи.

И руки будто сжались на моем горле. Дышать стало трудно, и я закашлялся – то ли от страха, то ли от слез.

Я слышал, как Лев прошел в спальню и как открылись дверцы шкафа. Он правда это сделает? По-настоящему? Соберет вещи и уйдет, как это происходит в семьях у других детей?

В школе я слышал сотни таких историй – про вечно ругающихся родителей, которые в конце концов расстаются. И все эти истории были ужасно горькими, наполненными болью и тоской по ушедшему родителю, который присутствовал теперь в жизни ребенка только по воскресеньям. Но я не хотел себе такого. Не хотел никакого «воскресного папу», пускай оба моих папы будут рядом всегда, семь дней в неделю, без перерыва и выходных, и пускай ругают меня, пускай даже ссорятся, я на все это был готов, лишь бы оставаться с ними вместе, втроем.

Но ничего этого я не мог сказать и продолжал плакать.

Когда ушел Лев, я не понял, потому что, измотанный слезами, уснул прямо за столом, на учебнике. Проснувшись утром в школу, я обнаружил, что лежу в своей постели, а Льва уже нет дома. Обычно в это время он собирался на работу, а я – в школу, но теперь возился только я один.

Когда я зашел на кухню, Слава поставил передо мной миску с молоком. В ней плавали шарики «Несквик», которые Лев никогда не разрешал мне есть на завтрак. Будь он здесь, я бы уже давился кашей, омлетом или яичницей, мечтая о шоколадных хлопьях. Но теперь они стояли передо мной, а я их совсем не хотел. Они были мне противны. Неужели я больше никогда не буду есть кашу на завтрак?

Я поднял глаза на Славу. Он выглядел уставшим и бледным.

– Он ушел? – спросил я прямо.

Слава кивнул.

Тогда я сказал очень честно и прямо:

– Я его люблю.

– В этой ситуации самое глупое – то, что мы все друг друга любим, но она все равно случилась.

Я подумал, что, если все всех любят, значит, что-то еще может наладиться. В мультиках обычно так. И в фильмах тоже.

На третий день я пришел в недоумение от того, что это происходит на самом деле. Как такое вообще возможно? Сказали уйти – и он сразу ушел. Насовсем. Три дня без него – целая вечность, даже больше чем вечность.