Дни страха, или Пир горой

Паук приходит восемь глаз из темноты глядят в тебя, читают словно книгу. Умыт росою недавно выпавшей войны, кровавые слезы искрятся, высыхая на солнце. День лечит, ночь холодна, страшна, бредешь в бреду судорожно исцеление ища.

Липкий пот, после утренний обход, прием микстур, уколов, порошков, ползешь по швам, болезнь по каплям источая. Раскрепощённость страха все летит в трубу без тормозов. Ты был бы прав, если б не абсолют неправоты. Совершенство съедаемо временем и глаза становятся пусты. Безликая кирпичная стена одна из многих составных, великой тени лабиринта, в котором сгинешь навсегда.

Всё можно логично объяснить, докопавшись до сути, и бог есть, и маршрутка приедет, и Эпикуровы свинки будут сыты. Но испаряется время в мыслях лишая образы смысла, слова текут со слюною на пол, вязкая жизнь придушенная подушкой отвратна. Девятая ночь рассудок утерян, кружат голоса извне, изнутри приходя. Словно праздник для всех бесприютных, невидимых духов, приходи, веселись от души, пляши в моей голове, пиная останки человека.

Слезятся глаза, а может от бессилья плачу. Холодное железо в ржавых пятнах проникает в душу, принося спокойствие доброго волшебника с крестом во всё тело. Его слова полны гипнотического шипения. Рассказывая дивную быль, снятую с пыльной полки, он внушает страхи. Слова, это капли из крана, которые переполняют чашу изрытого мозга, прокисшее вино заменяет кровь в теле. Человек исчезает, снова хоровод голосов со стороны объединяется с внутренним диссонансом.

Хочу нехотя, унять бы зуд в носу, его шёпот предопределяет мои поступки, но голоса полны противоречий. Раскрытые глаза страна чудес за окном, земля обетованная я в шаге всю жизнь от этого места. Манна небесная рад бы, увы, аллергия. Правда, всегда как гром среди ясного неба, в итоге желание просто рожу набить. Мудрость, бесконечное дно стакана бутылки, глубина, где свет застыл. Живучие слова диагноза или идей практичны и бесславны. Родина полна аборигенов и калек, и гадят в жизнь сплошь суетные люди, без племени и рода.

Его случай понятен. Мы знаем, мы в курсе. Где спрятан твой прекрасный, утопичный рай с душой? Реальность, нет жизни там, нет жизни здесь, свобода измерима длинною цепи, а дальше пандемия, карантин. Мысли чужие, извне и собственные страхи, я обыкновенно ненавижу, потому что боюсь. Долгих долгов, энтропии, лоботомии, легализации греха, легкости приземленного бытия, иметь гражданство мартышки, колотить в барабан. Пассивное ожидание поезда, глухое безразличие ко всему.

Поезда не уходят, они не идут! Кричит сосед кудрявый, лучезарный шизофреник, титан поднявший пыль и лебединый пух подушки царя царей, он устал от нейролептиков, сонливый ипохондрик. Они же, те, кто в масках доброты и сострадания, копают в человеке, чтоб обнаружить корень зла и глубину.

Извольте, картины маслом, планы далеких городов в мирах, что за туманом Андромеды. Грубые рисунки девок походного борделя, уродливые недоноски пополняющие легион. Воспитуемое человечество, дети войны, убитая любовь и расчлененная красота, легион на вечном марше. Скоро в раю возникнет цивилизация и гармонию заменит закон. Бирюза океана станет кроваво красной, пляж заполнят останки павших, для пожирателей трупов сегодня пир и праздник. Так всегда, ни дня без победы! В ударе парнишка, буйство цветет.

Что делать нам, когда всё вечно движется без нас? Суждения в кольце пороков, разговоры на горе разнятся от речей внизу, день ожиданий долог и лишен рассудка. Думаю молча, после беседы веду, пространственно о том, о сём, вычисляя новый знак животного идущего за нашим спасением.

Устал человек, в нем мыслитель исчез, взял топор и лопату, убил санитара, в лесу закопав. Вырвался из клетки, крамола и разбой до сумасшествия пьянят, речь заменяешь криком, свистом. Действуешь, иных без сожаления давя. Тогда падёт к ногам твоим первично предопределенное счастье, принадлежащее по праву. Тёплый чай на белом табурете с отсыревшим чёрным хлебом, да баба ядрёная, которую во снах тискал, это рай наш, сытый, беспечный, бесконечная малина, лишенная метаморфоз.

Спокойствие зимней аллеи, кружит беззвучно в темноте снег, а за стенами, где выздоравливаешь, такое оживает, и лекарств еще нет. Дети без детства их руки уже по локоть в крови, безумные монстры плоды свобод и баловства законов. Черная магия, грязные слова, древние заклинания въедаются в кожу. Ты рад клейму, клеймят же скот, гордись клеймом, оно индивидуально. Ведьмино зелье, яд любви в нем притворство и ложь, платишь за пыльный флакон, и приходит безумие.

Выздоровление и снова накрывает бред, мучительное горячечное метание в огне и страхах. Бред, чертовщина, в которой бесы пляшут, суют под нос безумия плоды, предлагают, шепчут, жалобно мяучат. Закрываю глаза, не желая созерцать рыбье око, затмившее солнце и неугомонный, суетный шум птиц бескрылых, гребущих тлен, разгребающих мусор, множащихся комом тошноты в горле. Сплюнуть бы в лужу, забыть и уйти в тишину аллеи.