До Библии. Общая предыстория греческой и еврейской культуры

И Латпан, [бог милосердия, объявляет:
«Кто] из богов [извергнет недуг]
Изгнанием де[мона?»
Но никто из богов] не отвечает ему.
Он объявляет [во второй и третий раз]:
«Кто из богов [извергнет недуг]
Изгнанием [демона]?»
Никто из богов не отвечает ему.
И произносит он в четвертый и пятый раз:
«Кто из богов извергнет недуг изгнанием демона?»
Но никто из богов ему не отвечает.
Он вопросил в шестой и седьмой раз:
«Кто из богов извергнет недуг
Изгнанием демона?»
Но никто из богов не отвечает ему.
Тогда Латпан, бог милосердия, заявляет:
«Сидите, дети мои, на своих местах,
Да, на тронах вашей власти.
Я сам совершу эту магию,
Я сам остановлю руку болезни,
Изгнав демона».

Далее в тексте идет речь о том, как из глины было сделано чучело и произнесено заклинание Таннина. Магия пользуется этими двумя элементами: физическое действие и устное заклинание. Мы не можем восстановить всех подробностей магического процесса по этому тексту. Но вполне безопасным будет утверждать, что чучело олицетворяло демона, причинявшего страдания Крету, и что заклинание, когда-то обуздавшее Таннина, привело демона в ужас, и он бежал из тела Крета, так что к последнему вернулось здоровье.

В тексте № 127 рассказывается о том, как некая женщина-посредник по имени Избавительница посетила Крета в ходе его выздоровления. Обмыв его,

Она пробудила в нем аппетит к еде,
Его желание есть.

Слово, означающее аппетит — «душа» (napš-), которое мы переводим как «аппетит» из-за требования контекста. В древнееврейском языке то же самое слово для «души» используется в смысле «аппетит». Египетский, древнееврейский, угаритский и другие языки Ближнего Востока имеют несколько слов для различных аспектов «души». Древние египтяне говорили ba, ka, sekhem и еще про другие души. На древнееврейском душа — néfeš, rû^ah, n^ešāmāh и другие слова. В Угарите мы находим brlt помимо более знакомых napš— и rûḥ-. Соответственно, когда мы читаем De Anima Аристотеля о четырех душах, включая душу аппетита, мы имеем дело не столько с творением греческой философии, сколько с разработкой Аристотелем базовой восточносредиземноморской концепции, чья сложность уже проявилась в Текстах пирамид III тысячелетия до н. э.

После того как Избавительница отвратила перспективы смерти Крета и восстановила его аппетит к пище, Крет

Возвысил голос и крикнул:
«Слушай, о, госпожа Хурраи!
Приготовь овцу, которую я могу съесть,
И барашка, которым я мог бы пообедать!»
Госпожа Хурраи выслушивает,
Она готовит овцу, которую он ест,
Барашка, которым он обедает.
Глядь, прошел день, и второй день,
Крет возвращается к своему двору:
Он садится на трон повелителя
На возвышение, на престол.

В эпический репертуар составной частью входит изображение мятежа наследного принца против героического царя. Нет причин сомневаться в историчности мятежа Авессалома против Давида; но акцент, придаваемый этому в библейском повествовании, несомненно, проистекает из традиционного обращения с царским эпосом. В эпосе о Крете его сын, наследный принц Ясиб, побуждаемый своими внутренними мотивами (во многом так, как мятежный дух внутри чьей-то волосатой груди побуждал многих гомеровских героев), готов оспорить царские права отца и потребовать Крета уступить трон ему: