До мурашек. Об играх со временем, неосторожных желаниях и о ворчунах, вечно спасающих мир

Для удобства Гена уселся в старое продавленное кресло из дерматина и, нацепив на нос очки, принялся изучать наиболее заинтересовавшие его экземпляры. Одному из них предстояла честь сгореть в его личном котле. Мужчина открывал старые фотоальбомы и внимательно разглядывал моменты чужой жизни и лица незнакомых ему людей.

– Может, вот эта? – спросил он у тишины, коснувшись кончиком пальца фотографии, на которой двое стариков сидели за праздничным столом. Кажется, это был юбилей их свадьбы – такие трогательные фото горят подолгу.

Он отложил цветную картонку в сторону и принялся смотреть дальше. Листы с рукописями Гена, не читая, убирал обратно. Как бы сильны те ни были, они никогда не горели в котлах.

С новогодних открыток на приёмщика глядели грустными глазами-бусинками снегири. На обороте обычно помещалось пару предложений с пожеланиями или стихи. Хорошие вещи, но не самые искренние – можно замёрзнуть до следующей приёмки.

За окном ветер пел свою смертельную песню, противно завывая в припевах. Пальцы на руках и ногах постепенно начинали болеть от остывающего воздуха, и Гена понял, что нужно поторопиться.

Наконец в руках у него задержалось что‑то стоящее. Красно-белый конверт – один из тех, что присылали с фронта. Потные пальцы оставили на нём неровные чёрные следы. Адреса отправителя не было, значился лишь получатель.

«Для дорогой и горячо любимой Марии», – прочёл про себя приёмщик и оторвал полоску бумаги сбоку. Затем он открыл дверцу котла и бросил полоску внутрь. Наружу тут же вырвался поток пламени, который опалил брови и щетину и заодно поджёг веник. Гена мгновенно захлопнул дверцу и бросился тушить пожар.

Стрелка температурного датчика поползла вверх, комната прогрелась минуты за три. Под оттаявшей дверью собралась немаленькая лужа, а сам Гена скинул с себя тулуп. Такого он явно не ожидал. Конверты обычно использовали для розжига и, как правило, целиком, но этим можно было топиться не одни сутки. Что же тогда в письме?

Он развернул смятый тетрадный лист и снова сел в кресло. На клетчатой бумаге плохо заточенным карандашом в спешке было нацарапано послание. Гена думал, что чтение займет несколько секунд, но затерялся среди леса букв на десять минут. Какой‑то мужчина написал это письмо дочери перед выходом в открытый бой за последнюю нефтяную вышку. Каждое слово пронизано болью и любовью – это было видно по тому, как сильно давили карандашом на бумагу и размашисто выводили буквы.

Мужчина писал от чистого сердца, и душа приёмщика разрывалась на части после каждой прочитанной точки. Он знал, чем закончилась та бойня: никто не выжил, а вышку сожгли.

Судя по тому, что конверт был запечатан, письмо так и не дошло до адресата, и, скорее всего, почта расплатилась им за обогрев. Гена аккуратно свернул листок и вложил обратно в конверт.

Нос противно щипало, а из глаз текло, словно иней в них растаял от поднявшейся в душе температуры. За столько лет работы в приёмном пункте Гена совсем очерствел и забыл, каково это – согреваться изнутри. Письмо растрогало его настолько, что сердце пылало сильнее любого костра и согревало тело лучше самого мощного котла.

Гена возненавидел себя за то, чем занимался. Он не раздумывая накинул на плечи тулуп, повязал поверх лица шарф и, как можно плотнее натянув на уши шапку, а на глаза – лыжные очки, вышел в ночь.

Он знал этот адрес. Дом, в котором жила дочь военного, находился в нескольких километрах от центрального рынка. Гена уверенно вышагивал, утопая по колено в свежевыросших сугробах, не чувствуя холода и усталости. Возможно, там уже никто не живёт. Возможно, и сама дочь давно на том свете – никто не мог этого знать. Но Гена твёрдо решил, что письмо не должно сгореть – оно обязано было попасть к адресату.

Охрана заметила приёмщика по камерам видеонаблюдения, и, когда тот незаметно попытался пройти через КПП, ему к затылку приставили дуло автомата.

– Ваша смена заканчивается в восемь утра, – прокричал через двойной слой шерсти охранник.

– Мне срочно нужно домой: соседи позвонили, сказали, что трубу прорвало, – соврал Гена и хотел было двинуть дальше, но ему не позволили.

– Сначала досмотр, – снова раздался голос, который еле перекрикивал тревожный вой ветра. Непослушание грозило дырой в затылке, и приёмщик повиновался приказу.

В будке охраны было ещё холоднее, чем в приёмном пункте. У них стоял старенький «Эмоцинатор‑700», а все служители порядка сидели, плотно укутавшись в тулупы, и без конца пили горячий кофе.

– Вывернуть карманы, – скомандовал старший смены.

Гена повиновался. Через минуту письмо лежало на столе, а на приёмщика составлялся рапорт. За воровство на предприятии минимальный срок был десять лет, но в неотапливаемых тюрьмах, как правило, жили не больше трёх. Гена пытался было объяснить ситуацию, но никто даже не слушал.

– Значит, так. Этого обратно в приёмник и проследить, чтобы он до утра свою работу сделал, а письмо – в вещдок.

– Что с конвертом? – спросил тот, кто задержал Гену.

– В котёл. Может, хоть на раз хватит чайник поставить, – скомандовал старший.