Добрая фея короля Карла

– Людовик не так глуп, как его отец. Устроим ему свидание с женой: пусть упросит своего тюремщика отпустить его в один из праздников поклониться Богоматери в Булони. Об этом передадите ему на словах вы, аббат, проникнув в камеру в качестве исповедника; вам же надлежит воздействовать на графа Булонского, если он заупрямится. Но не думаю: он не посмеет отказать узнику в такой просьбе, это будет не по-христиански, к тому же он сам недавно женился и понимает, что такое долгая разлука. Людовик, разумеется, даст слово, что не убежит, и все же он поедет в Булонь под охраной. Отбить его – значит нарушить мирный договор, а это чревато возобновлением военных действий. И здесь ставка делается на его жену Марию. В Булони они встретятся, ну а дальше… Поразмыслим над этим позднее. Нужны будут люди, маршал. – Тот кивнул. – Ну а долг чести… Супруга заставит его забыть об этом. Ей, как и мне, предстоит пустить в ход чары любви, которыми природа наделила женщину, желающую ввести в искушение мужчину, к тому же собственного супруга. Думаю, она не станет возражать: постель уже много месяцев не греет ее. В противном случае придется либо припугнуть ее известием, что супруг вовсе не скучал вдали от нее, либо купить.

– И все же он может воспротивиться. Как быть тогда?

Графиня бросила на де Вьенна недвусмысленный взгляд:

– Не родился еще потомок Адама, не мечтающий залезть под юбку женщины, тем более жены, с которой на долгое время был разлучен. Упав в бездну греха, мужчина уже не выберется оттуда.

– Стало быть, мадам, вы абсолютно уверены, что Жан Второй добровольно вернется в Лондон? – переспросил д’Оржемон.

– Повторяю, честь рыцаря для него важнее даже жизни собственного сына, уж мне-то это хорошо известно.

– Хорош папочка, нечего сказать! – подвел черту под этим Дорман. – Однако, увлеченный идеей крестового похода, где пойдет рука об руку с Эдуардом, он, как мне кажется, без сожаления покинет Париж, дабы в тишине башен Тауэра обсудить со своим тюремщиком бредовую идею.

– Вот когда надлежит действовать, ибо узник утратит бдительность, – подхватила Анна. – Кстати, ничто не мешает после этого обвинить в убийстве Эдуарда Третьего, который, дескать, отказался даже от выкупа, желая убрать с дороги политического врага, а потом напасть на деморализованное государство. Ибо вести в бой французское войско почти что некому, да и дофин не любитель, а скорее противник баталий.

Какое-то время безмолвствовали, в раздумье недвижно созерцая стол и свои руки поверх этого стола. План хорош, но и непрост, от малейшей оплошности все может рухнуть. Однако не есть ли жизнь одна большая лотерея, где выигрывает порою тот, кто предложил рисковую идею, а проигрывает баловень судьбы, всегда знающий, какую бросить карту? И не состоит ли в конечном итоге жизнь человека из случайностей, что либо возносят его к небесам, либо влекут в бездну? Они на каждом шагу, от них не уйти, и не стоит ломать голову над причинами, ибо все на свете предопределено Богом, диктуется Промыслом Его.

Молчание не прерывалось ни возражениями, ни протестующими жестами. Каждый пытался представить себе нарисованную Анной картину и чувствовал себя при этом на пороге чего-то необычайного, что должно произойти со смертью человека, принесшего королевству столько горя. И по лицам графиня видела, что все согласны с ее дерзким планом, о котором каждый из них и помыслить не мог. Таков средневековый человек: он не любил подолгу рассуждать, взвешивая все за и против, скрупулезно роясь в деталях, просчитывая все ходы, стараясь предугадать малейший всплеск радости или недовольства у лица, коего хотели либо устранить, либо возвысить. Он действовал – порою стремительно, без оглядки и беспрекословно подчиняясь тому, кто предложил тот или иной путь борьбы или указывал на того, кого надлежало либо уничтожить, либо защищать как гаранта жизни и благосостояния людей и их отечества.

И тут, когда все, казалось бы, вставало на свои места, аббат задал давно мучивший его вопрос, который до сих пор никак не мог вставить в беседу:

– Однако, дочь моя, вас могут заподозрить и схватить. Ведь вы не сможете покинуть узника сразу же, как только дадите ему яд, ибо он вскорости отдаст богу душу. Как же вы намерены исчезнуть?

Анна ответила так, что у аббата челюсть отвисла от изумления:

– Яд подействует тогда, когда я прикажу ему это сделать.

Вслед за челюстью полезли на лоб глаза:

– Значит, жертва может умереть через час… день… два… или через неделю?..

– Даже через две.

– Но… – пробормотал аббат, имевший кое-какие познания в медицине и тайком занимавшийся алхимией, – такого яда не существует, дочь моя, во всяком случае, он никому не известен.

– Вот именно, святой отец! Он известен мне и тому, кто мне о нем рассказал.

– Святая Матерь Божия! Кто же тот человек, что владеет тайнами, подвластными лишь сатане?

– А может быть, ваше преподобие, мне и вручил это средство сам сатана? Во исполнение предначертанного судьбой не выпало ли мне по жребию продать душу дьяволу в обмен на этот секрет?