Мальчишка подо мной дрожал и с каждой минутой все сильнее, но молчал и больше не пытался вырываться, лишь с каким-то непонятным упорством упираясь кулачками мне в грудь. Его и так большие глаза смотрелись просто пугающе огромными на худом лице, но, казалось, всё увеличивались, стоило мне выплюнуть в очередной раз что-нибудь ядовитое. В неизменно тёплых карих омутах плескалось обжигающе холодное чувство. Страх. Но меня не покидало ощущение, что страх этот неправильный. Он боялся не как пацан, которого прижимает к постели, грозясь начать фасовать на ровненькие такие кусочки, чокнутый придурок с маньячьим блеском в глазах. Он боялся как маленький ребенок, разбивший любимую мамину вазу, знающий, что ничего ему за это не сделают, но чувствующий вину и страшащийся увидеть в родных глазах боль и разочарование. Как тогда, в гостиной, испугавшись, он начал извиняться перед Густавом, боясь, что своим поведением обидел и огорчил его. А сейчас… Он боялся разочаровать меня? Ах*еть, не встать, мне чет прям как-то неудобно стало... Так я же на маслах лежу, какие удобства?
Тут я заметил, что в этих огромных глазюках, кроме страха, плескается ещё и навернувшаяся влага. Ага, он вот-вот заплачет (Что-то маленькое, противное и колючее внутри радостно потирало лапками). Не знаю, почему, но мне вдруг резко этого захотелось. Увидеть его слезы. Тело подо мной по-прежнему дрожало, а кулачки упирались в грудь. Ах, да, он же «не любит», когда к нему прикасаются. Ядовитая ухмылка сама собой растянула губы. Испуганные глаза снова расширились (Бл*дь, да они безразмерные у него, что ли?). Я опустил его руки, обхватывая своей тонкую талию и сильнее прижимая к себе, в пальцах другой я зажал черные пряди на затылке, притягивая ближе и заставляя уткнуться головой мне в шею. Голосом, пропитанным сладчайшим ядом вперемешку с тихим шипением, я зашептал ему на ухо, едва касаясь горячими губами ледяной дрожащей кожи:
- Запомни, щенок: ты для меня обуза. Ты мне не нужен. Мешаешься. Бесишь. Так что, либо сиди тихо, веди себя послушно и не отсвечивай, либо я, все-таки, устрою тебе встречу с дражайшей родственницей. Или, может, отправлю в приют, пока ещё не поздно. Или ещё куда.
При этих словах мальчишка всхлипнул, а уткнувшийся в мою шею нос стал ещё холоднее. Довольный достигнутым эффектом, я отпустил его, приподнимаясь. Да, что это, бл*дь, за пи*дец?!
Подкидыш безвольно упал на подушки, карие, ставшие стеклянными, глаза высохли. Он не плакал. Просто лежал на постели поломанной куклой с пустым взглядом. И лишь одна его рука, почему-то, крепко сжимала мою футболку. Настолько крепко, что худое тело дернулось за мной, стоило мне сорваться с кровати и унестись в свою комнату, громко хлопнув дверью.
Глава 9.
Глава 9.
Остаток дня мы так и провели, ныкаясь по разным комнатам, как будто чужие (Почему-то я начинаю забывать, что это так и есть). Чем уж там занимался подкидыш – без понятия (да, и не то, чтобы мне было интересно), а я думал.
Ну, вот почему я такая бесчувственная скотина, не способная понять, что ребенку тяжело, его и так футболило по жизни, а тут ещё и единственный близкий человек сыграл в ящик, да заботливое государство пнуло в чужую страну, к незнакомому человеку, который оказался злобным монстром с повадками маньяка-убийцы?
Хм, даже не знаю, дайте подумать.
Может, потому что я бесчувственная скотина? Да, я такой. И вполне себе этим горжусь. А вы сами когда-нибудь пробовали жить без чувств? Нет? Зряяя… Советую. Ни тебе проблем, ни печали-забот-хлопот. В общем, жить лишь в кайф! Меня долгие годы учили этому тонкому искусству. Сначала отец, которому на семью было, да и остается глубоко насрать и сверху присыпать, чтоб не так воняло (А то репутация, как же…). Потом истерички-девчонки, с их вечным: «люблю, жить без тебя не могу, почему ты, такой козел, не покупаешь мне красный феррари, усыпанный брилиантами?». Преподы, которым было полностью фиолетово, учу я вообще или нет, потому, что папаша с завидной регулярностью спонсировал сначала школу, а потом и универ. (Не помню, я упоминал, что в жизни моей он фигурирует чисто материально?)
Так, что-то я отвлекся.
Короче, жизнь – гавно, а я какашка, но все мы человеки, значит, так похожи. О чем шел разговор? А, да, о бесчувственно-скотском отношении к ребенку.