Добро пожаловать в обезьянник

Мурра сел в кресло и спрятал лицо в ладонях.

– Что же мне делать? Наверное, я это заслужил. Придется стиснуть зубы и терпеть.

– У меня в голове крутится только одно решение, – сказал я.

– Это какое?

– Дать ему пинка.

Так Мурра и поступил.

Чернее тучи, он вышел из дому и зашагал к машине.

Там он наврал Джону про сломанное пассажирское сиденье, и тот выбрался на улицу, чтобы отец его починил.

В следующий миг Мурра наподдал ему под зад: вряд ли это было больно, скорее – неожиданно.

Мальчик сверзился с холма в те самые кусты, где прошлой ночью мы с его отцом искали чертополох. Когда Джону наконец удалось остановиться и оглядеться по сторонам, вид у него был весьма удивленный и несколько ошалелый.

– Джон, – обратился к нему Мурра, – ты прости меня, но я ничего лучше не придумал.

Впервые мальчик не смог огрызнуться.

– Я совершил в жизни много серьезных ошибок, – продолжал Мурра, – но эта, по-моему, к ним не относится. Я люблю тебя и твою маму, но буду пинаться до тех пор, пока ты не смилуешься и не дашь мне второго шанса.

Мальчик по-прежнему не знал, как ответить отцу, но могу с уверенностью сказать, что новых пинков ему не хотелось.

– Вернемся в дом, – предложил Мурра, – и обсудим все как взрослые люди.

Они вернулись, поговорили, и Мурра убедил сына позвонить матери в Лос-Анджелес.

– Скажи ей, что мы помирились и хорошо проводим время, что я был ужасно раздавлен и теперь умоляю ее принять меня обратно на любых условиях, а с Глорией Хилтон покончено раз и навсегда.

Мальчик передал все это матери, и она долго плакала, и он плакал, и Мурра, и даже я.

А потом первая жена Мурры сказала ему, чтобы он скорее возвращался домой. И на этом дело закончилось.

Ах да, насчет дверцы для душевой кабинки: мы действительно решили поменяться. Ему досталась моя, за двадцать два доллара, а мне – его, за сорок восемь. Это если не считать портрета Глории Хилтон.

Когда я вернулся домой, жены не было. Я повесил новую дверцу. Пока я это делал, за мной наблюдал мой сын. У него почему-то был красный нос.

– Где мама? – спросил я.

– Ушла.

– Когда вернется?

– Сказала, что никогда.

Меня затошнило, но виду я не подал.

– Опять эти шуточки, – сказал я. – Все время она так говорит.

– А я первый раз слышу, – ответил сын.

По-настоящему страшно мне стало, когда пришло время ужина, а жены все не было. Я набрался храбрости, приготовил нам с сыном поесть и сказал:

– Видимо, что-то ее задержало…

– Отец.

– Да?

– Что ты с ней сделал вчера ночью? – Тон у сына был очень надменный и властный.

– Не твое дело. Будешь совать нос куда не просят – схлопочешь пинка.

Это немного его успокоило.

Слава Богу, жена вернулась домой в девять вечера.

Она была бодра и весела. Заявила, что отлично провела время: прошлась по магазинам, отужинала в ресторане, сходила в кино – и все в одиночку.

Поцеловав меня на ночь, она ушла наверх.

Я услышал, как полилась вода в душе, и вдруг с ужасом вспомнил о портрете Глории Хилтон на дверце душевой кабинки.

– О Господи! – вскричал я и бросился наверх – объяснять, откуда на кабине взялся портрет и что завтра же утром его сотрут пескоструйной машиной.

Я вошел в комнату.

Жена стояла в ванной и принимала душ.

Оказалось, они с Глорией Хилтон одного роста, поэтому портрет на дверце стал для моей жены вроде маски.

Она нисколько не злилась – наоборот, ей было смешно: она захохотала и спросила с улыбкой:

– Угадай кто?

1962

Олень

[21]

Гигантские черные трубы заводов Федеральной машиностроительной корпорации в Илиуме плевались едким дымом и копотью в сотни мужчин и женщин, выстроившихся в длинную очередь перед красным кирпичным корпусом заводского управления. Стояло лето. Заводы Илиума, к настоящему моменту второе по величине промышленное предприятие в Америке, на треть увеличивали штат в связи с новыми заказами на вооружение. Каждые десять минут служащий охраны открывал дверь управления, выпуская из кондиционированного помещения струю прохладного воздуха и впуская внутрь трех новых кандидатов.

– Еще трое, – сказал охранник.

После четырехчасового ожидания в здание попал и человек лет под тридцать, среднего роста, с юным лицом, слегка закамуфлированным при помощи очков и усов. Его воодушевление, равно как и костюм, несколько поблекли от едкого дыма и августовского солнца, да к тому же ему пришлось пожертвовать ленчем, чтобы не потерять место в очереди. Тем не менее молодой человек старался не утратить жизнерадостности. Он был последним в тройке, представшей перед секретаршей.

– Оператор винтонарезного станка, мэм, – определил свою специальность первый.

– Пройдите к мистеру Кормоди в седьмую кабину, – сказала секретарша.

– Пластическая прессовка, мисс, – назвался второй.

– К мистеру Хойту, во вторую кабину, – ответила она и обратилась к молодому человеку в поблекшем костюме: – Специальность? Фрезеровка? Сверловка?

– Писательство, – ответил он. – Все виды писательства.

– Вы имеете в виду рекламу и продвижение товара?

– Да… именно это.

Секретарша засомневалась:

– Ну… я не знаю. Мы не объявляли о найме на эту специальность. Ведь вы не можете работать за станком, не так ли?