Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли

Почему-то существует идея, что либеральный — значит, дружелюбный, что либеральная интеллектуальная система благоприятствует чувствительности, терпимости, самоуважению, отрицанию предрассудков и отказу от пристрастности. Но это заблуждение. В действительности либеральная наука предполагает не только свободу, но и порядок и может быть жестока к тем, кто не принимает или игнорирует ее правила. Она не только дозволяет, но и исключает, ограничивает. Она процветает и на почве предубеждений, и на почве холодной отстраненности. Ее не интересуют ваши чувства, и она с радостью растопчет их во имя поиска истины. Она допускает и — будем здесь честны — иногда поощряет агрессию. Самоуважение, чувствительность, уважение к чужим взглядам, отказ от предубеждений сами по себе хороши. Однако в качестве основных социальных целей они несовместимы с мирным, созидательным развитием человеческого знания. Чтобы развивать знание, мы все иногда должны страдать. Что еще хуже, мы должны причинять страдания другим людям.

Точно так же, как когда-то проигравшие в научной игре — креационисты, афроцентристы и другие — поднялись и потребовали, чтобы с ними начали считаться, оскорбленные теперь стали требовать, чтобы им перестали причинять вред и возместили ущерб. Пришло время, говорили они, пересмотреть систему либеральной науки: отойти от нее, скорректировать ее или ввести внешний контроль, который привнес бы чуткости и человечности, — а может, даже и бросить ее совсем.

А затем наступил определяющий момент, хотя, как мне кажется, его до сих пор таковым до конца не признали. Как будто молния вдруг осветила пестрый ландшафт, который до этого был виден только по кусочкам, здесь и там. В феврале 1989 года мусульмане-фундаменталисты восстали против британского писателя Салмана Рушди, создавшего роман, воспринятый ими как глубочайшее, шокирующее оскорбление для священных истин ислама и для всего мусульманского сообщества. В романе, как они его поняли, подразумевается, что Мухаммед сам придумал Коран — а это было возмутительным (для них) очернением божественного происхождения священной книги. Автор фантазирует на тему борделя, в котором каждая блудница носит имя и даже напоминает образ одной из жен Мухаммеда. Есть намеки на то, что Мухаммед мог манипулировать своими божественными вдохновениями, преследуя политические цели, или просто для своего удобства. В книге Мухаммеда называют Махаундом. Это то, что они увидели.

Аятолла Рухолла Хомейни заявил, что долг каждого хорошего мусульманина — убить Салмана Рушди: «Каждый мусульманин обязан использовать все, что у него есть, свои жизнь и состояние для того, чтобы отправить его в ад». Рушди ушел в подполье. «Я чувствую себя как Алиса в Зазеркалье, — писал он спустя год, — где единственный смысл — это бессмыслица. Интересно, смогу ли я когда-нибудь вернуться назад»^{32}.

Поскольку все это происходило в тот год, когда рушился коммунистический строй, история с Рушди мелькнула в заголовках и забылась. Она канула в Лету, в том числе и потому, что вскоре после этого умер сам Хомейни. Атака как таковая тоже ничем не выделялась: преследовать неверных — любимое занятие фундаменталистов на протяжении веков. Необычно было то, что ответ со стороны либеральных демократий оказался невнятным и крайне нескладным. Прошла целая неделя, прежде чем президент Джордж Буш удосужился сделать ничем не примечательное заявление: смертный приговор «глубоко оскорбителен». Японское правительство отметило: «Упоминание и поощрение убийства не может быть одобрено».

В конечном счете история с Рушди ярко продемонстрировала нам две вещи, одну из них мы уже знали до этого, а о другой не имели представления. Мы знали, что фундаментализм (не только религиозный, а любая фундаменталистская система, призванная разрешать противоречия между мнениями) является врагом свободомыслия. Однако то, о чем мы не имели представления, было страшнее: оказалось, что западные интеллектуалы не имели ясного — а многие и вообще какого бы то ни было — ответа на вызов, который бросил им Хомейни.

Вызов имел как минимум два измерения. Во-первых, он повторял позицию креационистов, крик души разгневанных аутсайдеров: «Кто дал тебе, заносчивый Запад, право устанавливать правила? Ты империалист, когда настаиваешь на своем понимании истины и на интеллектуальном обычае секуляризма и науки. Как ты смеешь глумиться и насмехаться над нашей истиной?».

Эта позиция на тот момент была известна. Менее известным было второе измерение вызова, брошенного Хомейни: гуманистическое. Это не означает, что Хомейни был гуманистом, — речь лишь о том, что аргумент, который обычно использовали его сторонники, был гуманистическим по своей сути: «Вы раните нас своими злыми, нечестивыми словами, написанными без уважения и необходимости при полном безразличии к мусульманским чувствам. Вы причинили боль и страдания множеству людей. И на это у вас нет никакого права».