Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли

Преимущества и недостатки демократии и рынков сегодня рассмотрены уже вдоль и поперек, но, чтобы лучше понять либеральную науку, имеет смысл бегло пройтись по ним еще раз. Недостатки этих систем серьезны, и о них нельзя умалчивать. Во-первых, сама идея дать возможность огромной, аморфной, неконтролируемой массе избирателей и коммерсантов принимать важнейшие социальные решения противоречит здравому смыслу и интуиции. Интуитивно кажется, что прав Платон: разумнее поручить мудрейшему распределять ресурсы и принимать решения о выборе правителя. Вот почему для того, чтобы усвоить демократические и рыночные ценности (то есть чтобы суждения о демократических и рыночных системах стали интуитивно казаться правильными), требуются столетия культурного развития и годы личного образования; вот почему людям, привыкшим к авторитарному моральному климату, так трудно переключиться на механизмы демократии и рынка и у них так часто ничего не получается.

Во-вторых, открытые децентрализованные системы принятия решений постоянно заставляют волноваться. С их помощью нельзя рассчитывать на достижение конкретного результата, и, так как нет человека, который бы за все отвечал, полученные результаты зачастую никого особенно не устраивают. Единственная константа — это изменение, а изменения нервируют и могут быть болезненными и бесполезными. Лидеры приходят и уходят — иногда они меняются так часто, что не успевают утвердить свой политический курс; рынок заставляет закрывать заводы и менять работу. Никто не может рассчитывать на то, что будет долго оставаться наверху.

Но и преимущества этих двух систем огромны. Они гибкие, то есть легко адаптируются к изменениям. Они инклюзивные, то есть позволяют наилучшим образом использовать человеческое разнообразие. (Каждый может голосовать, каждый может владеть собственностью.) При этом, несмотря на то что они гибкие и инклюзивные, они в целом стабильны. То есть они либеральны в очень важном смысле: они дают нам относительную свободу быть собой, вносить тот вклад в окружающую действительность, который нам подходит, при этом сравнительно мало рискуя сломать саму систему.

Сильные и слабые стороны либеральной науки примерно те же, что и у двух ее либеральных сестер. Как и у них, ее недостатки серьезны.

Например, если уж на то пошло, позволить беспорядочной толпе независимых критиков решать, что является истиной, еще сложнее, чем доверить рынкам распределение ресурсов или голосованию — выбор лидеров. Мы все привыкли считать себя невероятно умными, и у всех нас есть убеждения, за которые мы держимся для уверенности и спокойствия; но, когда мы играем в либеральную науку, мы с одинаковой вероятностью можем и выиграть, и проиграть. Если вы собираетесь участвовать в этой игре, стоит со всей серьезностью отнестись к строгому завету Локка: «Сила наших убеждений вовсе не свидетельствует об их правильности»[47]. Не важно, как сильно вы уверены в своей правоте, говорит Локк; вас нужно перепроверить. По понятным причинам многие убежденные люди говорят: «Нет, спасибо». Наш платонический инстинкт бунтует: зачем позволять дураку проверять мудреца? Зачем позволять заблуждению господствовать? Зачем давать идиотам-расистам или невеждам-атеистам свободно распространять свой токсичный помёт? Огромная масса людей будет всегда считать либеральную науку абсурдной или аморальной, и это стоит рассматривать как ее серьезный практический недостаток.

Кроме того, нелегко полюбить систему, которая не позволяет поставить точку в споре. Никто не имеет права на решающее слово; никто не имеет права заявлять, что владеет окончательным знанием. Таковы правила. В науке теорию флогистона сменила кислородная теория горения, концепцию эфира — концепция физического вакуума; даже наши самые базовые идеи — абсолютность времени, Евклидова геометрия, единство реальности, фундаментальное разделение пространств — все они предстали перед судом критики и признаны недостойными[48]. Какого размера Вселенная? Примерно такого (в радиусах Земли):

Птолемей (150 г. н. э.) — 20 тыс.

Коперник (1543) — 7,85 млн.

Тихо Браге (1602) — 14 тыс.

Кеплер (1609) — 34,177 млн.

Кеплер (1619) — 60 млн.

Галилей (1632) — 2,16 тыс.

Риччоли (1651) — 200 тыс.

Гюйгенс (1698) — 660 млн.

Ньютон (1729) — 20 млрд.

Гершель (1785) — 10 трлн.

Шепли (1920) — 1 квдрлн.

Современные оценки — 100 трлн.