Религиозные ортодоксы — конечно, не единственные фундаменталисты, держащиеся за свою «библию». Юрий Николаевич Мальцев — экономист, эмигрировавший из Советского Союза, — рассказывал, что даже после наступления эпохи гласности многие советские экономисты продолжали считать Маркса и Ленина главными источниками экономических знаний. Во времена коммунистов марксистские тексты настолько глубоко пронизывали всю советскую жизнь, что сестра Мальцева — иммунолог, исследовавшая СПИД, — вынуждена была цитировать Маркса и Ленина в подтверждение своих результатов. Сам Мальцев эмигрировал прежде всего потому, что ему было досадно и скучно знать результаты своих исследований заранее. «Все было как в средневековой Европе, — говорил он, — когда любая мысль подавалась под религиозным соусом. Этот марксизм вбивают в голову всем студентам». Даже если в него не веришь, можно просто не знать, чем его заменить: «Реальная проблема в том, что уже начиная с детства, с детского сада людей полностью лишают всего, кроме Маркса и Ленина. Их ментальная почва невосприимчива к другим семенам». Я спросил Мальцева, может ли настоящая либеральная наука широко утвердиться в существовавшем на тот момент Советском Союзе. «Боюсь, что это займет долгие годы», — ответил он. Построить сообщество искателей ошибок на руинах интеллектуального авторитаризма не так-то просто. Гарантированное знание и незыблемые тексты формируют такую же зависимость, как и гарантированная государством работа и незыблемая зарплата. И если ты привык опираться на господствующие догмы и вдруг они рушатся, то ты скорее начнешь искать себе новые догмы, чем разыскивать ошибки.
«Ислам содержит в себе все, — сказал однажды Хомейни. — Ислам включает в себя все. Ислам и есть все»{9}
. Он говорил буквально. В радикальной фундаменталистской культуре люди одержимы своими твердыми убеждениями и очень от них зависят. Мир за пределами священного текста — это темный хаос споров и невежества, переполох гипотез, которые текст не может в себя вместить, и диспутов, которые он не может уладить. Поэтому внешний мир отвергается, и люди считают, что в тексте есть ответы на все по-настоящему важные вопросы. Но тут возникает проблема: если список догматических утверждений достаточно длинный, чтобы содержать в себе ответы на все важные вопросы, то в нем неизбежно найдется место неясностям и противоречиям. Вокруг текста будут возникать опасные споры. Чтобы их разрешить, правоверные опираются на всеобщий авторитет — человека, который, по их мнению, обладает особой проницательностью и соответственно уникальной способностью отличать истину от заблуждения.И вот, наконец, мы дошли до фундаменталистского социального принципа:
Заметьте, что не обязательно быть закоренелым фундаменталистом, чтобы поддерживать фундаменталистский принцип; Платону было достаточно считать, что некоторые люди мудрее других и что именно наиболее мудрые должны решать, где истина, а где заблуждение. Интересно, что космополит Платон, живший в V–IV веках до н. э., был несравненно более циничен, чем в целом искренний иранский фундаменталист, живший в 1989-м. Правоверный Хомейни по-настоящему верил в Коран, в то время как интеллектуал Платон без стеснения предлагал строить режим на удобной лжи и промывании мозгов на протяжении всей жизни. Хомейни хотел защитить объективную истину, Платон — сохранить общественный порядок и национальную мощь. Но при этом режим платоновской республики оказывается пугающе похожим на режим Ирана при Хомейни: правитель-философ у руля, класс стражей в лице священнослужителей-администраторов; насаждение основополагающей идеологии вкупе с историей о сотворении мира и моральным кодексом; контроль над словами, изобразительным искусством и даже музыкой с целью не допустить разврата и влияния декадентов.