Мы много говорим об угрозе для либеральной науки со стороны условных Хомейни и коммунистов, но, честно говоря, они далеко не главная наша проблема. У американцев хватает менкеновского инстинкта, чтобы с настороженностью относиться к неприкрытому интеллектуальному авторитаризму — даже если они не всегда точно понимают суть угрозы. Действительно, ответ на агрессию Хомейни по отношению к Рушди был слабым и непоследовательным. Но правда и в том, что американцы категорически не принимали ценностей режима Хомейни. И это само по себе было прекрасной страховкой от отступления. У американцев обычно нет элегантного ответа на вызовы со стороны твердолобых религиозных фундаменталистов — будь то в исламских странах или у себя дома. Но они
Старый добрый религиозный фундаментализм представляет собой реальную и серьезную угрозу для интеллектуального либерализма в Америке. Причем, как я изо всех сил пытаюсь показать в этой книге, суть угрозы — не в религии, а в фундаментализме. Но в то же время я не думаю, что нашей стране сейчас стоит сильно переживать из-за религиозной — старинной — разновидности интеллектуального авторитаризма. Боевой клич Хомейни и его неистовых адептов пробудил многих сонных представителей западного мира, они осознали тот факт, что десятки или сотни миллионов людей во всем мире ненавидят либерализм; можно поблагодарить исламских фундаменталистов за то, что они напомнили нам: тоталитаризм никуда не девается. Внутри страны религиозный фундаментализм представлен меньшинством, причем не очень влиятельным — настолько слабым, что интеллектуальный истеблишмент относится к нему с высокомерием и презрением, хотя стоило бы придерживаться уважительной враждебности. Либералам имеет смысл присматривать за сторонниками религиозного авторитаризма. Наука обречена на бесконечное бдение. Но если речь заходит о религиозных верующих, то мы и так достаточно бдительны. Гораздо опаснее ситуация, когда наш внутренний сторож пропускает угрозу, исходящую от нас самих: когда мы благородно становимся на авторитарную позицию во имя справедливости и сострадания, как это делали марксисты. Коммунистическая катастрофа вышвырнула деспота Распутина из политики и экономики, но теперь он явился к либеральной науке — и одной ногой он уже здесь.
Для начала я бы хотел объяснить, что понимаю под интеллектуальным эгалитаризмом. В некотором смысле более эгалитарной системы, чем либеральная наука, не придумать: когда в научную игру играют по правилам, никто не может приобрести личный авторитет только на основании того, кем он является. Точка. Эти правила касаются каждого. Действительно, на протяжении большей части истории (и не только на Западе) женщины, темнокожие и многие другие были лишены равного доступа в ряды интеллектуального и научного истеблишмента, как и равного доступа ко многим другим благам. Но это говорит нам не о провале либерализма, а о провале его воплощения. Отвергать либерализм только потому, что общество, в котором он закрепился, когда-то не допускало женщин к участию в общественной жизни, так же глупо, как глупо было бы отвергнуть демократию в 1910 году из-за того, что женщинам нельзя голосовать. Когда наука функционирует должным образом, она представляет собой систему производства знания с равными возможностями для всех.
Но это совсем — категорически, принципиально — не то же самое, что система производства знания, в которой у всех есть право на одинаковый