Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли

Один из наиболее тревожных примеров, которые я знаю, — это конфликт, вылившийся в судебную тяжбу «Эдвардс против Агиллара». Тревожен он тем, что эта атака на интеллектуальный либерализм получила подпись двух верховных судей США. Штат Луизиана издал нормативный правовой акт («Акт-предписание о взвешенном отношении к креационизму и науке об эволюции в государственных школах»), согласно которому, если в государственной школе преподают теорию эволюции, то там же должны преподавать и «научный креационизм». По нему не требовалось, чтобы то или другое вообще преподавалось; но если преподавали одно, то должны были преподавать и другое. Инициаторы закона посчитали, что ученикам внушают единственную (искаженную) версию появления человечества; поэтому они потребовали, чтобы для раскрытия темы были представлены обе точки зрения. Они заявляли, что не пытаются насадить религию, а просто стараются обеспечить баланс мнений. Один сенатор штата подчеркивал, что не пытается под сурдинку внедрить в школы религию: «Моя задача — проследить, чтобы в наши учебники не проникла цензура».

В 1987 году Верховный суд отменил этот закон, признав его антиконституционным. Однако судья Антонин Скалиа — один из ярчайших судей американского судейского корпуса — выразил резкий протест; его поддержал председатель Верховного суда Уильям Ренквист. Тревожно то, что Скалиа, по сути, был не согласен с самим содержанием либеральных интеллектуальных стандартов. А тот факт, что консерватор Скалиа и еще больший консерватор Ренквист с такой готовностью бросились в «постель» к левым, утверждающим, что настаивать на научном взгляде на мир — значит не уважать традиции меньшинств, свидетельствует о привлекательности ошибочной позиции эгалитаристов. Да, Скалиа и Ренквист — только двое из девяти судей; но все меняется. Как заметил один из сторонников закона, никто не мешает попробовать потом еще раз: «Четырем из судей скоро восемьдесят, так что суд не всегда будет в этом составе»^{1}.

Оставим в стороне вопрос конституционности. (Скалиа утверждал, что авторы закона имели светские, а не религиозные мотивы, и поэтому сам закон проходит проверку на соответствие конституции.) Этот предмет был в центре внимания суда, но не эгалитаристов. Для их атаки принципиальным был тот взгляд на природу знания, который лежал в основе несогласия судьи: будто бы законодатели Луизианы старались обеспечить академическую свободу, а академическая свобода достигается требованием предоставлять доказательства всех точек зрения или хотя бы более чем одной. Важно заметить, что этот аргумент применим не только к религиозным, но и к светским убеждениям. Если бы штаты начали принимать законы, требующие выделять для преподавания астрологии равное время наряду с астрономией (странно, что они до сих пор этого не сделали), Скалиа с его эгалитаристским взглядом на знание должен был бы сказать, что это справедливо. Он заявил, что доказательства эволюции недостаточно убедительны, а авторы закона предъявили свидетельства того, что креационизм имеет научные подтверждения. Таким образом, как выразился судья, игнорировать попытку штата дать слово обеим сторонам — «нелиберально». «В таком случае, — сказал он, — как мне кажется, суд играет репрессивную роль».

И это как раз то, что утверждают левые: западный взгляд на объективное знание и построенный на его основе научный порядок «репрессивны». Логика эгалитаристов такова: раз любой критерий истины необъективен и завязан на политику, то ни один критерий не должен иметь привилегий — все должны быть равны. В последнее время к этому аргументу прибавился еще один: так как некоторые взгляды исторически были растоптаны тяжелым сапогом европоцентризма (или, если на то пошло, доминированием светского гуманизма), то заявления притесняемых меньшинств должны быть «равнее» других.