Это уже противоречит либерализму. Если политические органы когда-нибудь получат возможность решать, что является или не является знанием или какие идеи стоит воспринимать всерьез, то берегитесь. Каждый, у кого есть мнение, будет заниматься лоббированием своих интересов в парламентах, требуя законодательно предоставить равное время в учебных планах для всех идей, добиваться того, чтобы в учебниках по биологии молитву называли одним из способов борьбы с раком, устраивать пикеты у вузов, настаивая на создании в них факультетов астрологии, судиться с научными журналами, чтобы им предоставили право на ответ, проводить демонстрации за пропорциональное представление своей идеи в библиографических ссылках. Мы окажемся в мире, где знание создается посредством голосования и агитации. И в конце концов обнаружим себя в кошмарном сне Бертрана Рассела, в котором «душевнобольного, который верит, что он яйцо-пашот, можно осуждать единственно на том основании, что он в меньшинстве». В такой ситуации тем из нас, кто верит в науку, остается только надеяться, что мы сможем склонить на свою сторону большинство и собрать кворум, — но получится ли сделать это с такими темами, как астрология, — еще большой вопрос.
Очень важно не забывать: интеллектуальный либерализм — это не интеллектуальный мажоритаризм и не интеллектуальный эгалитаризм. Вы не можете называть ваше мнение знанием только потому, что с вами согласны 51 % населения, или потому, что ваше сообщество исторически игнорировали; вы можете называть его знанием постольку, поскольку это мнение до сих пор (и в течение уже долгого времени) выдерживает испепеляющую процедуру публичной проверки. При этом, когда мы говорим, что знание представляет собой результат научного консенсуса, мы действительно имеем в виду большинство ученых. Но мы говорим не о простом
большинстве. Чтобы теория была признана знанием и попала в учебники, не требуется единодушного согласия проверяющих, но нужно гораздо больше, чем просто одобрение большинства. Необходимо в целом понимание того, что она лучше других теорий выдержала основные испытания, которые уготовили ей разные критики-разоблачители. Сегодня, возможно, большинство климатологов считают, что глобальное потепление — это факт (хотя ученые не устраивают голосования по таким вопросам, поэтому точно сказать нельзя), но глобальное потепление доказано не настолько хорошо, чтобы попасть в качестве факта в учебники[73]. И так обстоят дела не только в естественных науках. Консенсус критиков-историков гласит, что многие меньшинства не внесли особого вклада в создание американской конституции. От попыток найти для них роль и вписать ее в учебники кому-то, возможно, станет легче. Но это будет предательством по отношению к сообществу критиков-проверяющих. Кроме того, это приведет к войне группировок: другие политические группы тоже начнут требовать свою долю. Если на основании идеи равенства радикальные афроцентристы добьются возможности преподавать в вузах свои убеждения, согласно которым древние египтяне были чернокожими, а древние греки украли знания у африканцев, то креационисты, астрологи, приверженцы христианской науки, сторонники идеи о превосходстве белой расы и многие другие тут же пойдут вслед за ними. А так как место в учебниках и время в классных комнатах ограничены, каждая из этих групп будет требовать их для себя в ущерб другим. Именно так и начинаются войны за веру.Меньшинства вполне могут делать то, что делают многие историки, занимающиеся вопросами феминизма и межрасовых отношений: предлагать новые гипотезы, например, о роли женщин или чернокожих в американской истории. Но только после
того, как эти гипотезы выдержат обстоятельную проверку, только после того, как все сумеют друг друга убедить, можно будет переписывать учебники. Процесс проверки зачастую занимает годы. Ничего не поделаешь. Процесс зачастую вынуждает отказаться от симпатичных теорий. Ничего не поделаешь. Все другие способы получить знание приводят к войнам за веру. А попытки запугать потенциальных критиков, называя их «расистами», «сексистами» или как-то еще, — это не что иное, как стремление подменить науку политикой.