Добрый доктор из Варшавы

Стоит ли посещать курсы военной подготовки, ведь это так опасно?

София вспоминает Кристину. Ее младшая сестра – член подпольной группы. Она постоянно в поездках, покидает гетто, чтобы помочь вернуться евреям, оказавшимся в городах на востоке и теперь, при рейхе, страдающим от ужасных погромов.

Так разве может она не пойти?

На улице Новолипи по адресу, который Тося дала Софии, она находит высокое ветхое здание. Лестница, ведущая на верхние этажи, полуразрушена, перила и доски по бокам ступенек оторваны на дрова. По каменным ступеням она спускается в подвал и кричит в темноту. Открывается дверь. Внутри ждет Тося и кучка подростков и молодых людей лет двадцати, которых София раньше не встречала.

На уроках им рассказывают о партизанской тактике, тактике уличных боев, показывают, как делать бомбы из бутылок и бензина. София учится стрелять, разбирать и собирать пистолет и за следующие две недели постепенно привыкает к тяжести холодного, твердого металла в руке, запаху масла и железному привкусу крови на пораненной на занятиях губе.

И все же каждый раз, покидая подвал и возвращаясь на Огродову, она думает: а так ли уж нужны эти занятия? На улице тепло, из-за стены льется аромат цветущей сирени. В последнее время указы нацистов стали мягче, комендантский час перенесен на более позднее время.

Не ошибаются ли Тося и другие, считая, что немцы планируют ликвидировать гетто?

Может быть, прав Еврейский совет? И идти напролом – ошибка? А чтобы остаться в живых, лучше всего просто опустить голову и тихо отсидеться до конца войны?

Глава 26 Варшава, апрель 1942 года

Последний вечер Сэмми Гоголя в доме. Его тетя решила дать взятку и покинуть гетто. Долговязого подростка она забирает с собой на юг, где они спрячутся на ферме у дяди.

– Вам не кажется, что здесь, с другими детьми, Сэмми будет безопаснее? – спрашивает Корчак. – В дороге вы очень рискуете.

Он не упоминает очевидное: длинный еврейский нос, который выдает его с головой. Стоит нацистам взглянуть мальчику в лицо, ему конец. Сразу же поймают.

– Мы будем пробираться ночами, – говорит тетя Сэмми. – Я накопила достаточно денег, заплачу одному охраннику, он поможет нам выбраться, ну а дальше как-нибудь доберемся.

Корчак недоволен, но не спорит. В мирное время для ребенка после выхода из приюта всегда лучше оказаться под присмотром родственников. И он понимает, что тетю встревожили слухи, гуляющие по гетто. Она действует инстинктивно, как почтовые голуби или перелетные птицы, которые перед зимой собираются на юг. Она забирает Сэмми с собой, решение принято.

– Ты сам так решил, – говорит он Сэмми.

– Как я могу не поехать, – отвечает тот. – Кто-то ведь должен охранять ее в дороге.

* * *

Мальчики уже подмели бальный зал и расстелили свои матрасы. Насупившийся Эрвин слушает, как его друг Сэмми в последний раз играет для всех перед сном на гармонике. Шалом Алейхем, да пребудет с тобой мир. Они вместе с восьми лет, с тех пор как попали в дом Корчака. Абраша тихо начинает подыгрывать на скрипке, Хаймек – на мандолине. Остальные мальчики сидят на кроватях притихшие, завороженные музыкой, представляя, как Сэмми пробирается сквозь темные леса Польши. Размышляя, будет ли он у дяди в безопасности, станет ли его жизнь счастливее, чем здесь?

Когда музыка стихает, Миша ходит по комнате, проверяет, как улеглись дети. Нервы у всех напряжены, и между двумя мальчишками легко может вспыхнуть ссора. Но сегодня ночь довольно теплая, будто повеяло давно ушедшим летом. Дети тихо лежат без сна, успокоенные музыкой. Миша устраивается в отгороженном ширмой уголке, который служит ему комнатой. Здесь, на самом краю гетто, ночь кажется мирной. Изредка слышатся шаги патруля, но обычно ночью на улице немцев не встретишь. Они, будто конторские служащие, отбыв дежурство, ровно в пять спешат из гетто в свои красивые чистые квартиры или во дворец Брюля.

Миша приглушает свет карбидной лампы, растягивается на кровати и начинает молиться за Софию. Она спит сейчас вдалеке от него. Между ними бесконечная зыбкая пустота. Он вздыхает и протягивает руку вправо. Когда они вместе, она всегда лежит справа от него.

На улице раздаются три выстрела. Миша резко садится в кровати, сердце бешено стучит. Мальчики тоже вскакивают на своих матрасах, наброшенных на поддоны, и испуганно прислушиваются, не раздадутся ли новые выстрелы. Аронек прерывисто вздыхает, за свою короткую жизнь ему не раз доводилось видеть вблизи людей с оружием.

Но на улице больше не стреляют.

– Все в порядке, мальчики. Ложитесь, – говорит Миша.

Дети опять укладываются, возятся, скрипят кроватями, шелестят простынями, но не спят, а лежат в темноте с широко открытыми глазами.

На улице снова стреляют, теперь чуть дальше от дома. Потом еще. И еще. Всю оставшуюся ночь гремят выстрелы, пули свистят в темноте.

В гетто никто не спит. Все лежат, прислушиваясь к выстрелам, гадая, что это может значить. После наступления темноты немцы никогда не возвращаются в гетто, разве что для того, чтобы совершить что-нибудь ужасное.