Добрыня Никитич и Алеша Попович

А Маринкин-то двор частоколом обнесен,
А Маринка живет на семидесять верстах,
На семидесять верстах, на семидесять столбах.
А на каждом столбочку есть по маковочке,
Есть по маковочке, по буйной голове,
На одном-то столбочке нет ни маковочки,
Нет ни маковочки, ни булдовочки,
Ну и быть тут Добрыниной головочке.

В донском варианте использован «бродячий» сказочный мотив изображения двора злых и опасных волшебников. Ср. Афанасьев, №№ 225, 575.

Публикуемый текст представляет собой только первую часть былины — до встречи Добрыни с Маринкой. Отрывочность текстов — характерная черта всех записей этой былины в среде казаков. Тем не менее другие опубликованные тексты (Листопадов, №№ 20, 21) имеют продолжение: стрельбу Добрыни из лука и убийство Маринкиного любовника. Ниже приводится окончание текста (Листопадов, № 20, станица Усть-Быстрянская, 1902):

Не попал он в голубей, попал в стеночку,
Он разбил-то, разбил стену каменнаю, ...
Он убил-то, убил змея лютова,
Что Маринкина друга, дружка милова.
Как и тут-то Маринка не случись у двора,
А Маринка была в бане, парилася.
Вот приходя Маринка кы свому-то двору,
Как кричит-то Маринка громким голосом:
«Ой што ето такое за невежа пришел,
Да невежа пришел не очеисливой!
А и я тебе, Добрыня, как хочу, ворочу,
Да и сделаю Добрыню серым заюшкой,
Серым заюшкой, горностаюшкой!»
«Врешь ты, шельма-Маринка, облыгаисся,
Небыльными словами выражаисси:
Вот я сделаю тебе все кабылишшай,
Все кабылишшай, водовозишшай».

Такая концовка показывает, что в прошлом на Дону сюжет былины о Добрыне и Маринке был известен в более полном виде, чем это представлено во всех имеющихся казачьих текстах: в реликтовом состоянии, в виде бессвязных намеков, все же сохраняются мотивы оборачивания Добрыни зверем, окончательной расправы Добрыни с Маринкой. В отличие от северных текстов Добрыня здесь более активен, он сам грозит Маринке обернуть ее кобылою, т. е. берет на себя функцию, выполняемую в других текстах его матерью, сестрой, бабушкой-задворенкой. Следует предположить, что в данном случае казачья версия — более поздняя.

31. [Добрыня и Малиновка]. Записано Ю. Смирновым летом 1963 г. в д. Климово на Купецком озере (Пудога) от Варвары Никитичны Ремизовой, 60 лет, неграмотной, которой помогал петь или подсказывал ее брат Иван Никитич Ремизов, 54 лет, грамотный. Запись хранится в личном архиве собирателя, публикуется впервые.

Исполнители — дети известного пудожского певца 30-х годов Никиты Антоновича Ремизова. Обращение к ним собирателя было для них неожиданностью. Не имея постоянной практики в исполнении былины, они не сразу смогли пропеть «ста́рину». Первую часть текста (ст. 1—17) они поначалу сбивчиво рассказывали. Инициативой в основном владела Варвара Никитична. Правда, она хорошо не знала былинной лексики, но напев помнила твердо и легко подгоняла под него даже явные прозаические обороты или усеченные стихи.

Сестра и брат пропели былину «Добрыня и Маринка» в той версии, которую знал их отец (Парилова — Соймонов, № 35). У них былина получилась вдвое короче текста отца, что они и признавали с большой горечью. Сами себя они сказителями не считают, но гордятся отцом и усвоенной от него «ста́риной».

В этой версии традиционный сюжет былины «Добрыня и Маринка» почти полностью исчез (его следы в большей степени заметны в тексте отца) и заменен сюжетом типа «Илья и королевна» из былины «Три поездки Ильи Муромца»[108]. Эта замена, судя по записям, произошла примерно в начале XX в. «Модная» версия довольно быстро распространилась на территории от Онежского озера до Кенозера. В исполнении Н. А. Ремизова она сильно модернизирована, а Маринка превращена в Малиновку. Его дети — добросовестные передатчики его текста.

32. «Добрыня и Настасья (женитьба Добрыни)»