Добывайки

И на сей раз – в кои-то веки! – Хомили ничего больше не сказала, только подумала: «Это весна. Со мной тоже такое бывало в её годы».

«Мне нужно поскорее его увидеть, – размышляла тем временем Арриэтта, уставившись невидящими глазами в огонь. – Я должна узнать, что случилось, и услышать, всё ли у них в порядке. Не хочу, чтобы мы вымирали, и не хочу стать последней из добываек…»

Чтобы не заплакать, девочка плотнее вжала лицо в колени: «Не хочу всю жизнь жить вот так: в темноте, под полом…»

– Готовить ужин нет смысла, – нарушила тишину Хомили. – Отец отправился в Её комнату. А тебе известно, что это значит.

Арриэтта подняла голову.

– Нет. И что это значит?

– А то, – сердито ответила Хомили, – что он вернётся часа через полтора, а может, и позже. Он любит там бывать, болтать с Ней о том о сём, рассматривать вещи на туалетном столе. И это не опасно, когда мальчишка уже ушёл спать. Отцу не нужно ничего определённого: всё дело в новых полках, которые он смастерил. Говорит, они выглядят слишком уж пустыми… неплохо бы добыть для них какую-нибудь мелочишку…

Арриэтта неожиданно выпрямилась, прямо в струнку вытянулась от пронзившей её мысли. «Часа полтора, а то и больше, как сказала мама… И всё это время ворота будут открыты!»

– Ты куда? – окликнула Хомили, заметив, что дочь направилась к двери.

– В кладовые, – буркнула Арриэтта, прикрывая свечу рукой от сквозняка. – Я ненадолго.

– Не разбросай там ничего! – крикнула мать вдогонку. – И осторожнее с огнём!

Шагая по проходу, Арриэтта подумала: «Я вовсе не согласна, потому что действительно иду в кладовые… поискать шляпную булавку. А если найду (и кусок бечёвки, потому что тесьмы там, знаю, нет), то всё равно это недолго, ведь мне надо вернуться раньше папы. И всё это я делаю ради них, и когда-нибудь они ещё скажут мне спасибо». И всё же смутное чувство вины не покидало её. «Хитрюга» – вот как назвала бы её миссис Драйвер.

Арриэтта нашла шляпную булавку с перекладинкой наверху и привязала к ней бечёвку, крепко-накрепко обмотав вокруг перекладинки восьмёркой, затем увенчала свои труды, запечатав узел сургучом.

Ворота были открыты; добравшись до последних, под курантами, Арриэтта поставила свечу посреди прохода, где та не могла причинить никакого вреда.

В большом холле было полутемно, повсюду протянулись огромные тени, под привёрнутым рожком парадной двери лежал круг света, ещё один рожок еле мерцал на лестничной площадке на полпути наверх. Потолок уходил далеко в высоту и мрак, вокруг было необозримое пространство. Арриэтта знала, что детская находится в конце коридора на втором этаже и мальчик уже в постели, – мама только что упомянула об этом.

Девочка видела, как отец закидывает булавку на стул; по сравнению с этим взобраться на ступеньки было легче. Мало-помалу в её движениях появился какой-то ритм: бросок, подъём, снова бросок… Металлические прутья, придерживавшие дорожку, холодно поблёскивали в темноте, но сама дорожка оказалась мягкой и тёплой и на неё так приятно было прыгать. На площадке Арриэтта немного посидела, чтобы отдышаться. Полумрак не пугал её: она всю жизнь прожила в полумраке, и чувствовала себя там как дома, – а сейчас темнота даже служила ей защитой.

Поднявшись на верхнюю площадку, Арриэтта увидела распахнутую дверь, из которой на пол падал золотой квадрат света, словно перегораживая коридор. «Придётся пройти здесь, больше негде», – сказала она себе и прислушалась к монотонному голосу, который доносился из комнаты:

– Эта кобыла, трёхлетка, принадлежала моему брату… не старшему, а тому, что жил в Ирландии, младшему, который владел также Старым Другом и Милочкой. Он несколько раз включал её в скачки по пересечённой местности… но когда я говорю «несколько раз», то имею в виду три – во всяком случае не меньше двух – раза. Ты видел когда-нибудь ирландские скачки по пересечённой местности?

– Нет, – немного рассеянно ответил другой голос.

«Это отец, – внезапно поняла Арриэтта, и сердце подпрыгнуло в груди. – Он и тётя Софи разговаривают… вернее, тётя Софи говорит». Покрепче ухватив булавку с болтающейся верёвочной петлёй, девочка побежала через освещённое место в темноту коридора. Минуя распахнутую дверь, Арриэтта мельком увидела горящий камин, лампу под абажуром, поблёскивающую мебель и тёмно-красные парчовые портьеры.

В конце коридора виднелась другая полуоткрытая дверь. «Это классная комната, – догадалась Арриэтта, – а за ней – детская, где спит мальчик».

– Между английскими и ирландскими скачками, – между тем продолжал голос, – есть разница, и немалая. Например…

Арриэтте нравился голос тёти Софи. Ровный, спокойный, он звучал так же успокаивающе, как часы в холле внизу, и, спускаясь с ковра на узкую полоску дерева возле плинтуса, Арриэтта с интересом услышала, что в Ирландии между полями каменные стенки, а не живая изгородь. Здесь, вдоль плинтуса, Арриэтта могла бежать, а она любила бегать. По ковру не побежишь: тонут ноги, – так что приходится идти, причём медленно. Деревянные доски были гладкие и пахли воском. Арриэтте понравился их запах.