Дочь алхимика

Камень крошился, заставляя глыбу за глыбой падать вокруг меня. Он бы и мое тело подмял под обломками, но каждый раз, когда очередной кусок летел в мою сторону, подаренный маркизом браслет резко раскалялся, рождая защитный огненный полог. И камень отступал.

Кажется, где-то внизу отрывисто закричала прислуга. Всего мгновение — и визг, резко оборвавшись, потонул в утробном рокоте полуразрушенного дома. А особняк продолжал меняться. И во всем этом безумии я расслышала голос, не принадлежащий ни одной живой душе Старороссии:

— Приди ко мне! Ольга… Приди ко мне!

Сопротивляясь мгновенному порыву встать, постаралась плотнее укутаться в одеяло, но не получилось. Ноги словно бы сами спустились с кровати, подчиняясь мертвому голосу. Заскрежетали по полу, усыпанному толченой известью, осыпавшейся с потолка, и двинулись вперед.

Через длинный коридор, по винтовой лестнице — в пространство широкого холла.

Зачем?

Я понятия не имела, зачем спускаюсь в зеленоватое свечение, дурно пахнущее старым хвойным лесом и растревоженным кладбищем, древней силой и людской жадностью. Но не идти не могла.

— Остановись! — новый приказ. — Гляди! Гляди, что ты натворила!

Меня словно бы толкнули, вынудив очнуться ото сна и от того наваждения, которое заставляло следовать чужим приказам. Почти не понимая, где нахожусь сейчас и почему все кругом разрушено почти до последнего камня, я широко распахнула глаза, пытаясь разобраться, где во всем этом безумии моя спальня.

Я должна вернуться в комнату!

Еще до рассвета, потому как с первыми лучами солнца ко мне придет мой муж. Он будет уставшим, но не позволит этого заметить. Ляжет тихо на край кровати, схватив меня в охапку, и заключит в смесь пряных ароматов, среди которых будут запахи огня и гари. А еще… еще в его объятиях станет тепло и тихо, спокойно. И мне не захочется открывать глаза, потому как следом его губы найдут мои, а целоваться с открытыми глазами совершенно невозможно…

Но вокруг было по-прежнему темно. Мощным порывом ледяного по весенней ночи ветра мигом загасилось несколько упавших в руины свечей, видимо, слетевших с высокой люстры в гостиной. И увесистый участок последней ровной стены рухнул с протяжным стоном.

Закружив вокруг босых ног стопки измятых бумаг, злой ветер погнал их дальше по улице. А я все не могла понять, что же произошло.

Оглядевшись по сторонам, запоздало потянулась к разрушенному крылу дома, в котором прежде были спальни отца и деда, расслышав позади себя знакомый до боли голос:

— Не стоит туда идти, Ольга. В этих руинах никому выжить не удалось.

Связь со временем испарилась. Осознание накрыло болезненной волной, заставив задохнуться беззвучным криком: едва обретя такой долгожданный покой, я снова все потеряла.

Николай вернулся к цесаревичу тут же, как только проводил юную супругу в родовой особняк ее деда. Принял бокал драгоценного виски из рук друга и, усевшись в высокое кресло, услышал:

— Думаешь, некромант погиб в той схватке?

Господин Левшин и сам задавался этим вопросом, раз за разом теряясь в догадках. Тела тех, кто был с ним на корабле, найти не смогли: огненная стихия испепелила все на расстоянии двадцати метров, не сохранив даже воспоминаний о старом судне. Шансов уцелеть почти не осталось, но сказать наверняка…

— Не знаю, Павел. Должен был. Но все же эта тварь несет в себе кровь Воробьевых, а с ними всегда было много проблем. Помнишь Смутные времена?

— Как же… отец заставлял заучивать книги по истории наизусть. Даже будил по ночам, каждый раз спрашивая о чем-то новом. Твердил: император не может править страной, о которой ничего не знает…

Николай понимающе рассмеялся:

— Да уж… мой тоже будил меня по ночам! Только я еще и пламенные сферы должен был создавать за считаные секунды. Если не защититься от огня вовремя, потом, знаешь ли, ожоги выводить приходится долго. Особенно без помощи целителей.

Чиноначальник отпил еще немного виски, проговорив с грустью:

— Только сейчас я ему благодарен за все.

Молчание затягивалось, возвращая внимание цесаревича к Смутным временам.

— Знаешь, а я ведь тоже все думал о Воробьевых. Помнишь, сколько семейств тогда полегло почти под корень? Родовое дерево едва ли не усохло… а они выжили. Едва ли не в полном составе… — Павел Алексеевич вновь припоминал прочитанное, сравнивая настоящие волнения с давно ушедшими. Понимал: если Старороссия один раз выжила, значит, получится и теперь. — А ведь среди тех казней не уцелел ни один высокородный мерзавец… Что думаешь делать сейчас?

Маркиз позволил себе еще несколько обжигающих глотков, задумчиво размышляя: