Дочь алхимика

Господин Левшин на миг замер. Отшатнулся от прямого вопроса, будто пытаясь сохранить последний шанс на отступление. Запнулся, глядя в бездонные аквамариновые озера, — не потому, что не знал ответа, просто… пока слова не прозвучали, еще можно было что-то изменить.

Но Ольга смотрела на него так пронзительно, что ему не оставалось ничего иного, как искренне прошептать:

— Потому что рядом с вами я жив. Впервые за долгое время.

Девушка удивленно распахнула глаза, словно пытаясь разглядеть, не шутит ли он. Но в бездонно-аспидной бездне напротив не существовало ни капли лжи, и даже огненные искры притаились, выжидающе замерев в глубине широких зрачков.

Несколько гулких ударов сердца — и огненный маг решился. Чувственно коснулся рукой белоснежного плеча, ночная рубашка с которого сползла еще там, у дома, и, жадно проведя пальцами по прохладной после ночного ветра коже, прошептал:

— Правда в том, что вы… нужны мне.

Ольга медлила с ответом всего секунду, но и эта секунда показалась Николаю целой вечностью. А потом эта юная девушка, только что испытавшая наивысшую горечь утраты, приподнялась на носочках, крепко цепляясь все еще ледяными пальчиками за его разгоряченную кожу, и осторожно, будто боясь, что он оттолкнет ее, коснулась губами губ.

Поцелуй опалил Николая. Растоптал его черствую душу той неповторимой искренностью и нежной чувственностью, какая бывает лишь в поистине чистых душах. А вот сладостное предвкушение, рождаемое несмелыми, по-детски неопытными движениями супруги, враз перевернуло его представление о близости, заставив осознать: то, что было до нее, оказалось ненастоящим, не всерьез — всего лишь простыми попытками плоти утолить вполне объяснимый голод. Но лишь с нею даже мимолетное касание, даже легкий поцелуй искрились чувством всеобъемлющей наполненности, как будто можно было жить лишь ими, и больше ничем другим…

Уже не подвластная ему, жадная ладонь огненного мага сама собой двинулась к шее маркизы — и следом чуть ниже, пока не остановилась на упругом холмике груди, под которым бешено колотилось ее сердечко.

— Останови меня, — попросил он. — Пожалуйста. Потому что… если этого не сделаешь ты, я сам не смогу.

Он был готов ко всему. К ее слезам и отказу принадлежать ему этой ночью. К упрекам, перепалке, просьбам прекратить, но… когда она внезапно поделилась с ним таким сладостным и вожделенным поцелуем, он с глухим стоном впился в ее податливые губы.

Сомнений не было.

Был легкий страх неизбежности чего-то большого — гораздо большего, чем я сама. А еще… ожидание чего-то нового: столь мощного и неизведанного, что способно затянуть в бездонный омут. Вывернуть наизнанку, переделать наново — и уже никогда не выпустить из объятий мужа.

Я жалобно всхлипнула, ощутив, как губы маркиза яростно сминают последние преграды, и, коснувшись обнаженной кожей спины холодных простыней, широко распахнула глаза.

Мой муж глядел на меня черными озерами бескрайнего огня — яростного, пылкого, готового испепелить меня, крошечную песчинку его мира, в одно мгновение. Так могла ли я остановить его?

Огненную стихию невозможно сдержать. Невозможно пленить другой подвластной силой. И невозможно изменить.

Она дика и необузданна. Она способна смести на своем пути любые преграды, оплавив их в мгновение ока. Так могла ли я противиться ей?

Приподнявшись, снова коснулась губ маркиза, позволив ему сделать мне больно всего на миг, — и внезапно ощутила, как его сила, не послушная мне, сворачивается вокруг нас плотным коконом.

Огонь пылал. На разгоряченной влажной коже и белоснежных простынях. Охватывал наши сомкнутые ладони, слизывая крошечные капли влаги жадными языками пламени. И оставлял после себя легкий запах, так хорошо знакомый мне.

Огонь играл со мной. Поднимал высоко в небо, заставляя теснее прижиматься к мужу, а потом в один миг резко обрушивал на землю, чтобы тут же снова поднять…

Кажется, я звала Николая по имени. Снова дарила ему нежность, раз за разом ощущая себя частью его самого. И забирала ответную страсть с толикой ненасытной жажды, принадлежа этой ночью лишь одному человеку во всем мире.

А поутру, развернувшись в объятиях мужа, встретилась с его полными страсти глазами, расслышав:

— Ты веришь мне?

Не думая ни минуты, не позволяя даже капле сомнения отразиться во взгляде, кивнула, тут же услышав:

— Тогда мне понадобится твоя кровь.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, в которой маркиз Левшин будит высокородное дерево вместе с древним камнем, а цесаревич впервые признается во лжи

Обстоятельства управляют поступками.

Жизнь в свете, дома и при дворе. Петергоф, 1890 г.

Снопы первых лучей рассветного солнца рассыпались по серому камню королевской усыпальницы, когда маркиз Левшин впервые нарушил закон. А ведь он как никто иной знал: в последнее пристанище древних правителей разрешено входить лишь их потомкам, потому как иначе — смерть.