Дочь четырех отцов

Так-то оно так, да вот руку мою можно бы и отпустить. Я попытался высвободиться, но тогда она пустила в ход и вторую руку.

— Знаете что, вот четыре недельки минут, тут ровнехонько семь годков и исполнится!

Каким-то образом она умудрилась задеть оконную створку плечом, завернутый край черного платка опустился, и в комнате снова стало темно.

Черт бы побрал эту сумасбродную бабу с ее семью годами и венцом жизни вместе! А заодно и всех гадалок и духовидцев на свете! А вместе с ними еще и издателя, которому взбрело в голову заказать мне роман! Угораздило же меня попасть к черту на кулички да еще разыграть Иосифа стыдливого при сей благочестивой жене Потифара![126]

Я вскочил и в ярости сорвал с окна шелковый покров, комнату сразу залил яркий солнечный свет, а в окне ухмылялась, глядя на нас, докторова рожа.

— З богом! — заржал он, вставляя в глаз монокль.

Мари Малярша быстро опомнилась и показала ему язык, я же смущенно побрел вон из комнаты. Мне хотелось объясниться с доктором, но, когда я вышел, он куда-то исчез, да и я тем временем передумал. В конце концов, он не фараон, чтобы требовать у меня отчета, и, кроме того, сегодня же вечером я покину деревню вместе со всеми ее проблемами.

Так бы скорее всего и вышло, если бы, придя домой, я не застал у калитки Фиделя, торопившегося сообщить мне большую новость.

— Иди скорее, братец, госпожа Полинг уже три раза за тобой приходила.

— За мной?

— За тобой, за тобой, они ждут тебя к обеду. Я сдаю тебя на недельку внаем.

— Чего-чего?

— А то, что пришла телеграмма от моего племянника из Надьварада, на той неделе у него помолвка, он берет в жены дочку какого-то генерала-валаха, но с условием, что обвенчаю их я. Сейчас за мной заедет барон, и мы поедем в город за паспортами. Через недельку буду дома, если, конечно, валахи не заберут меня к себе в армейские епископы, а ты до тех пор будешь столоваться на почте.

Приличия ради я немного поломался, но тут за углом возникла воздушная фигурка Андялки. Она держала над головой огромный лопух в виде зонтика, как это обычно делают девочки, и помахала мне этим лопухом, чтобы я поторапливался.

Так я вновь примирился с деревней.

Жаль, что Овидий в «Метаморфозах» не указал имени цирюльника царя Мидаса[127], который, надо полагать, по-человечески был куда симпатичнее, нежели сам ослоухий король. Я, во всяком случае, прекрасно его понимаю, особенно с тех пор, как вступил на поприще романистики, и если бы знал его имя, непременно добился, чтобы его выловили из Леты и сделали покровителем всех писателей. (Евангелист Лука с волом, заглядывающим в письмена, не годится для этой роли с тех пор, как упразднили цензуру.)