«Не бойся, Тао, я путешествую не одна, это было бы чистое безумие, – писала Элиза своему другу. – Здесь нужно двигаться большими отрядами, вместе с хорошо вооруженными бдительными товарищами, потому что в последние месяцы бандитов становится все больше. Индейцы – они скорее миролюбивы, хотя облик у них пугающий, но при встрече с беззащитным всадником могут отобрать у него самое ценное: коня, оружие и сапоги. Я обычно присоединяюсь к другим путникам: к бродячим торговцам, которые возят товары с места на место, к старателям, ищущим новые жилы, к семьям фермеров, к охотникам, коммерсантам и земельным агентам, которые уже наводняют Калифорнию, к игрокам, наемникам, адвокатам и прочей шушере – это как раз самые интересные и щедрые попутчики. Встречаются на дорогах и проповедники – они всегда молоды и похожи на просветленных безумцев. Какую же веру надо иметь, чтобы преодолеть три тысячи миль по девственным прериям ради того, чтобы сражаться с чужими грехами! Они приходят из своих городков, преисполненные силы и страсти, решительно готовые нести Слово Божие в это захолустье, их не тревожат препятствия и неудачи на пути, потому что Господь шествует с ними бок о бок. Старателей они именуют „поклонниками золотого тельца“. Тао, ты должен прочесть Библию, иначе тебе никогда не понять христиан. Этих пасторов не тревожат страдания плоти, но многие из них сдаются, пав духом, не в силах совладать со всепобеждающей мощью алчности. Отрадно видеть таких проповедников сразу по прибытии, еще исполненных наивных надежд, и печальна встреча с теми, кто уже покинут Господом и с трудом волочит ноги от одного лагеря к другому: их мучает жажда, солнце палит им голову, они проповедуют на площадях и в тавернах перед равнодушными старателями, которые слушают их, не снимая шляп, а уже пять минут спустя отправляются бражничать с девицами. Тао, я познакомилась с труппой бродячих артистов – эти бедняги останавливаются в поселках и веселят народ пантомимой, озорными песенками и незатейливыми комедиями. Я ездила с ними несколько недель и тоже поучаствовала в представлениях. Если в поселке находилось пианино, я играла, а если нет, я выступала в амплуа молодой дамы, и все поражались, как хорошо мне удаются женские роли. Мне пришлось расстаться с актерами, потому что от этой чехарды я сходила с ума: я уже не знала, кто я такая – женщина, переодетая в мужчину, мужчина, одетый женщиной, или и вовсе ошибка природы».
Элиза свела дружбу с почтальоном и по возможности путешествовала вместе с ним: он быстро ездил и был знаком со всей округой; «Если уж кто и сумеет отыскать Хоакина Андьету, так это он», – думала Элиза. Почтарь доставлял письма старателям, а возвращался в Сан-Франциско с грузом золотого песка, который сдавал в банки. Это был еще один ловкач, сумевший обогатиться на золотой лихорадке, ни дня не проработав лопатой и киркой. За доставку письма в Сан-Франциско он брал два с половиной доллара и, пользуясь тем, с каким нетерпением старатели ждали ответа из дома, не стеснялся спрашивать одну унцию золота за вручение письма лично адресату. Это было весьма выгодное предприятие, клиентов всегда хватало, на цены никто не жаловался, потому что выбора у старателей не было: они не могли бросить участок, чтобы самостоятельно забрать почту или положить добытое золото в банк, находящийся за сотню миль. А еще Элиза любила ездить вместе с Чарли, приземистым балагуром, который соперничал с мексиканцами в перевозке товаров на мулах. Хотя этот человечек не боялся даже черта, он всегда был рад компании, потому что нуждался в слушателе для своих рассказов. Чем больше Элиза наблюдала за Чарли, тем вернее убеждалась, что на самом деле рядом с ней еще одна переодетая женщина. У Чарли была обветренная загорелая кожа, он жевал табак, ругался как висельник, не расставался с пистолетами и с перчатками, но однажды Элизе все-таки удалось увидеть его руки, и были они маленькие и белые, как у барышни.