Дочь фортуны

К тому времени число аргонавтов уже перевалило за сто тысяч, но люди продолжали прибывать; они рассеивались вдоль Материнской жилы, переворачивали мир вверх тормашками, сдвигали горы, меняли течение рек, превращали леса в груды щепок, а камни в пыль, перелопачивали тонны песка и рыли гигантские ямы. В тех местах, где находили золото, идиллический пейзаж, который не менялся с начала времен, превращался в кошмарный лунный ландшафт. Элиза жила на пределе усталости, зато она восстановилась после болезни и утратила страх. Менструации вернулись в самый неподходящий момент, ведь их так сложно скрывать, когда живешь среди мужчин, но девушка восприняла возвращение месячных с благодарностью – как знак, что тело ее наконец излечилось. «Твои золотые иголки пошли мне на пользу, Тао. И в будущем я надеюсь завести детей», – сообщила Элиза в письме другу, уверенная, что он без объяснений поймет, о чем речь. Элиза никогда не расставалась с оружием, хотя не умела им пользоваться и не рассчитывала оказаться в ситуации, когда придется его применять. Девушка лишь однажды выстрелила в воздух, чтобы отпугнуть молодых индейцев, которые подошли слишком близко и показались ей опасными, но если бы ей действительно пришлось вступить в перестрелку, для чилийки все кончилось бы плачевно, ведь она не смогла бы попасть и в осла с пяти метров. Элиза не упражнялась в меткости, зато достигла совершенства в своем умении становиться невидимкой. Теперь она могла заезжать в поселки, совершенно не привлекая к себе внимания, смешавшись с другими латиноамериканцами, а в такой группе парнишка с ее обычной внешностью ничем не отличался от остальных. Элиза научилась в совершенстве копировать мексиканский и перуанский акцент – так ее принимали за своего, когда девушка нуждалась в крове над головой. Свой британский английский она сменила на американский, а еще выучила несколько словечек, совершенно необходимых для первого знакомства. Элиза заметила, что, когда она говорит как гринго, к ней проявляют уважение; главное, не вдаваться в объяснения, говорить как можно меньше, ничего не просить, отрабатывать свою еду, не давать повода для ссоры и почаще доставать маленькую библию, которую она купила в Соноре. Даже самые грубые мужланы проявляли суеверное почтение к этой книжице. Американцев удивляло, что безбородый пацан с женским голосом по вечерам читает Священное Писание, однако никто не насмехался над ним в открытую, наоборот – многие вставали на его защиту и были готовы на кулаках проучить любого насмешника. Эти одинокие суровые мужчины, подобно мифическим героям Древней Греции ушедшие на поиски сокровищ, а на деле отказавшиеся от всего, кроме самых простых потребностей, зачастую больные, склонные к жестокости и пьянству, – все они в глубине души тосковали по нежности и порядку. От сентиментальных песен у них наворачивались на глаза слезы, они были готовы отдать любые деньги за кусок яблочного пирога, который мог ненадолго утишить тоску по родному дому; если из окна слышался плач ребенка, они бродили вокруг да около, чтобы потом все-таки подойти, заглянуть и смотреть на дитя молча и долго, как на чудо.