Дочь фортуны

Стоя в самой гуще, Элиза наблюдала за зрелищем с восхищением и ужасом. Она поставила все свои невеликие сбережения, надеясь удвоить их за несколько минут. По третьему сигналу горна подняли деревянную дверцу и на арену с фырканьем вышел молодой бык, черный и блестящий. На секунду зачарованные трибуны затихли, а потом быка встретили многоголосым «оле!». Животное в растерянности остановилось: высоко поднятая голова с неподрезанными рогами, глаза внимательно изучают пространство, передние копыта бьют по земле, – а потом раздался рев медведя. Противник первым заметил приближение быка и быстро принялся рыть песок возле столба, вот он залез в эту яму и распластался как мог. Под завывание публики бык склонил голову, напружинил мускулы и рванулся вперед, вздымая тучи песка, ослепнув от ярости, тяжело дыша, пуская пар из ноздрей и слюну изо рта. Медведь ждал его в укрытии. Удар рогом пришелся в хребет, на толстой коже открылась кровавая борозда, но медведь не сдвинулся с места ни на дюйм. После первой неудачи бык обежал арену по кругу, толпа распаляла его бранью, и вот он снова бросился в атаку, стараясь поднять медведя на рога, но тот вжался в песок и молча принял новые удары на хребет, а потом, улучив момент, ловко махнул лапой и острыми когтями распорол быку нос. Хлынула кровь, бык обезумел от боли и уже ничего не видел, он наносил удары рогами вслепую, раз за разом терзая медвежью тушу и безуспешно пытаясь выкурить противника из ямы. А потом медведь неожиданно встал в полный рост, поймал быка за шею, сомкнул ужасные объятья и укусил за загривок. В течение долгих минут животные вдвоем танцевали по кругу, насколько хватало цепи, кровь заливала песок, а зрители на трибунах ревели и улюлюкали. Наконец быку удалось высвободиться, он, качаясь на ослабевших ногах, отошел на несколько шагов, блестящий обсидиан его шкуры все больше краснел, а потом колени подогнулись, и бык рухнул навзничь. И тогда неистовый гул трибун возвестил о победе медведя. В круг въехали два всадника, побежденному выстрелили из ружья в глаз, связали задние ноги и выволокли с арены. Элиза с отвращением проталкивалась сквозь толпу. Она потеряла свои последние сорок долларов.

За лето и осень 1849 года Элиза проехала с юга на север по Материнской жиле, от Марипосы до Даунивилла, а потом обратно, двигаясь по все более размытому следу Хоакина Андьеты: по обрывистым холмам, от речных долин до предгорий Сьерра-Невады. Вначале, когда она спрашивала о Хоакине Андьете, мало кто вспоминал человека с таким именем, но к концу года его фигура стала приобретать зримые очертания, и это придавало девушке силы для дальнейших поисков. По Калифорнии уже пронеслась молва, что Хоакина ищет его брат Элиас, и в течение последних месяцев эхо порой возвращало Элизе ее собственный голос. Уже не раз бывало так, что, когда Элиза спрашивала о Хоакине Андьете и еще не успевала назвать себя, в ней сразу же признавали младшего брата Хоакина. В этом диком краю почта из Сан-Франциско шла месяцами, а газеты отставали на неделю, зато никогда не подводили новости, передаваемые из уст в уста. Да разве мог Хоакин не узнать, что его разыскивают? Поскольку братьев у него нет, парень должен был задаться вопросом, кто такой этот Элиас, а тут уже несложно догадаться о схожести имен – так рассуждала Элиза; но даже если интуиция ничего не подсказала Хоакину, оставалось еще любопытство: кто это выдает себя за его родственника? Девушка плохо спала по ночам, она терялась в догадках и терзалась навязчивыми мыслями, что молчание возлюбленного можно объяснить только его смертью или нежеланием, чтобы его находили. А если Хоакин действительно от нее скрывается, как и предполагал Тао Цянь? Элиза проводила день в седле, а ночевала где придется, на земле, с кастильским покрывалом вместо одеяла и сапогами вместо подушки, не раздеваясь. Грязь и пот перестали ее беспокоить, питалась она по мере возможности и соблюдала только два правила: кипятить воду и не смотреть в глаза гринго.