Дочь фортуны

После битвы медведя с быком у Элизы кончились деньги, остался только голод. Она ничего не ела со вчерашнего дня и приняла решение впредь никогда не делать ставки на пустой желудок. Когда больше не осталось вещей на продажу, она несколько дней не могла придумать, как жить дальше, но, едва она начала искать работу, ей сразу стало ясно, что зарабатывать на жизнь гораздо проще, чем ей представлялось, и это во всяком случае предпочтительнее, чем искать человека, который будет платить по ее счетам. «Без мужчины, который готов защищать и содержать, женщина неминуемо пропадет», – твердила мисс Роза, но Элиза убедилась, что это не всегда так. В своей роли Элиаса Андьеты она получала такие задания, с какими вполне могла справиться и в женской одежде. Наняться в батраки или в пастухи для нее было невозможно: Элиза не умела пользоваться горняцким инструментом и лассо, ей не хватило бы сил, чтобы работать лопатой или укладывать на землю быка, однако ей были доступны другие занятия. В тот день Элиза прибегла к помощи пера – это было для нее привычное дело. Писать письма Элизе присоветовал ее друг-почтальон. Если девушке не удавалось заняться этим делом в таверне, она расстилала свое кастильское покрывало в центре площади, сверху ставила чернильницу, клала бумагу и громкими криками оповещала о своих услугах. Многие старатели с трудом умели разбирать буквы и ставить собственную подпись и не написали за всю жизнь ни единого письма, но все они с трогательным нетерпением ждали почты – это была их единственная связь с далекими семьями. Пароходы компании «Пасифик мейл» доставляли в Сан-Франциско мешки с корреспонденцией раз в две недели; как только корабль появлялся на горизонте, люди спешили встать в очередь перед почтовым отделением. Служащие разбирали содержимое мешков десять-двенадцать часов, но людям было не жалко потраченного дня. А из Сан-Франциско на прииски почта добиралась еще несколько недель. Элиза предлагала свои услуги на английском и испанском, читала письма вслух и писала ответы. Если ее клиенту приходила в голову только пара-тройка лаконичных фраз, в которых он сообщал, что жив, и передавал приветы, Элиза терпеливо расспрашивала молчуна и добавляла в послание больше интересных деталей до тех пор, пока не набиралось по меньшей мере на страницу. Она брала по два доллара за письмо вне зависимости от длины, но, если вставляла чувствительные фразы, до которых сам автор никогда бы не додумался, клиенты не скупились на чаевые. Некоторые приносили Элизе письма от родных, чтобы она прочла их вслух и слегка приукрасила, – таким образом, горемыка-старатель обретал утешение в ласковых словах. Женщины, уставшие ждать на другой стороне континента, обычно ограничивались жалобами, упреками или четками благочестивых советов, забывая, что их мужчины больны одиночеством. В один печальный понедельник к Элизе пришел шериф и попросил записать последние слова парня из Висконсина, тем же утром обвиненного в краже лошади. Пареньку едва исполнилось девятнадцать лет, но голос его не дрожал, когда он диктовал Элизе: «Дорогая матушка, надеюсь, вы будете в добром здравии, когда прочтете это письмо, и передайте Бобу и Джеймсу, что меня сегодня повесят. С приветом, Теодор». Элиза хотела немного смягчить текст письма, чтобы уберечь несчастную мать от обморока, но шериф сказал, что времени на сюсюканье нет. Через несколько минут добропорядочные граждане отвели осужденного в центр городка, усадили на лошадь, набросили на шею веревку, перекинули конец через дубовый сук, потом хлопнули лошадь по крупу, и Теодор без лишних церемоний расстался с жизнью. Элизе и раньше доводилось видеть казни. Эта, по крайней мере, была быстрой, но, если приговоренный принадлежал к другой расе, его сначала подвергали порке, и, хотя Элиза уходила подальше от площади, крики приговоренного и улюлюканье зрителей преследовали ее потом неделями.