Дочь священника

Дороти была по уши в работе с того самого момента, как ступила на порог дома. И в самом деле, всё с удивительной быстротой вернулось на свои места. Казалось, что она ушла отсюда только вчера. Теперь, когда скандал затих, её возвращение в Найп-Хилл не вызвало большого любопытства. Некоторые женщины из её списка, миссис Пайтер, к примеру, были искренне рады её возвращению, а Виктору Стоуну, похоже, было немного стыдно из-за того, что он на какое-то время поверил клевете миссис Семприлл, однако за рассказами о своём недавнем триумфе в «Чёч Таймсе» он скоро об этом забыл. Разные кофейные леди, конечно же, останавливали Дороти на улице со словами: «Моя дорогая! Как я рада снова вас здесь видеть! И знаете, дорогая, мы все здесь считали, что это такой позор, что та ужасная женщина везде ходит и рассказывает про вас всякие истории. Надеюсь, вы понимаете, дорогая, что мне не важно, кто и что о вас подумал, я никогда не верила ни одному их слову», и т. д. и т. п. Но никто не задавал ей неприятный вопрос, которого она боялась. «Я преподавала в школе недалеко от Лондона», – такой ответ удовлетворял всех – её даже не спросили о названии школы. Она увидела, что ей никогда не придётся сознаваться, что она спала на Трафальгарской площади и была арестована за попрошайничество. Дело в том, что жители небольших провинциальных городов имеют весьма смутное представление о том, что происходит далее десяти миль от порога их дома. Внешний мир для них – terra incognita, несомненно, населён драконами и людоедами, и не особенно интересен.[109]

Даже отец Дороти приветствовал её так, будто она просто уезжала на выходные. Когда она пришла, он сидел в своём кабинете и задумчиво курил трубку перед часами деда, стекло которых, разбитое уборщицей четыре месяца назад ручкой швабры, так и не заменили. Когда Дороти вошла в комнату, он вынул изо рта трубку и положил её в карман рассеянным, старомодным движением. Он выглядит сильно постаревшим, подумала Дороти.

– Ну вот, наконец ты здесь, – сказал он. – Хорошо доехала?

Дороти обняла его руками за шею и прикоснулась губами к его серебристо-бледной щеке. Когда Дороти отстранилась, он похлопал её по плечу с более ощутимой, чем обычно, ноткой привязанности.

– И почему же это тебе пришло в голову вот так убежать? – спросил он.

– Я же сказала тебе, отец, я потеряла память.

– Гм, – произнёс Пастор, и Дороти увидела, что он ей не поверил, что никогда ей не поверит, и что в будущем по разным поводам, когда он будет в менее благодушном настроении, чем сейчас, побег ей припомнится.

– Ну ладно, – сказал он, – когда отнесешь наверх свои вещи, принеси сюда печатную машинку. Хорошо? Хочу, чтобы ты напечатала мою проповедь.

В городе за это время произошло мало интересного. «Йе Олдэ Ти Шоппе» увеличила своё помещение, ещё больше испортив вид Хай-Стрит. У миссис Пайтер дела с ревматизмом улучшились (несомненно, благодаря дягилевому чаю), но мистер Пайтер «под наблюдением доктора», и они боятся, что у него камень в мочевом пузыре. Мистер Блифил-Гордон теперь в Парламенте, послушный тупица на задних скамьях консервативной партии. Старый мистер Томс умер сразу после Рождества, а мисс Фут взяла семерых из его котов и прилагает героические усилия, чтобы найти дома остальным. У Евы Твисс, племянницы торговца скобяными изделиями мистера Твисса, родился внебрачный ребёнок, который потом умер; Проггет вскопал садик за кухней и кое-что посеял, а теперь уже показываются бобы и первый горох. После встречи кредиторов долги в магазинах снова начали расти, и Каргиллу уже задолжали шесть фунтов. Виктор Стоун вступил в полемику с профессором Коултоном в «Чёч Таймсе» о святой инквизиции и разбил последнего на голову. У Эллен зимой очень обострилась экзема. У Вольфа Блифила-Гордона два стихотворения взяли в «Лондон Мёркури».

Дороти вошла в оранжерею. Ей предстояла большая работа: костюмы для живых картин, которые школьники собираются поставить в День Св. Георгия, в помощь сиротскому фонду. За восемь месяцев на орган не было потрачено ни пенни, и, вполне возможно, что Пастор выбрасывал счета органщиков не раскрывая их, так как тон последних становился всё более и более язвительным. Дороти ума не могла приложить, как собрать деньги, и в конце концов остановилась на исторических живых картинах, начиная с Юлия Цезаря и кончая Дюком Эллингтоном. На живых картинах можно собрать два фунта, думала она, а, если улыбнётся удача, – можно собрать даже три!