Дочь священника

Хмелевики делились на плантации размером с акр, и каждая группа (сорок сборщиков или около того, под руководством старшего, чаще всего из цыган) – собирала одновременно с одной плантации. Стебли достигали высоты в двенадцать футов, а то и больше, и стояли рядами, отступавшими друг от друга на ярд или два. Вьющиеся по верёвкам, они свешивались над горизонтально натянутой проволокой. В каждом ряду стоял короб для сбора, напоминавший глубокий гамак на тяжёлой деревянной раме. Прибыв на место устанавливаешь короб в нужное положение, отрезаешь верёвки со следующих двух стеблей и обрываешь их. Огромные, конусообразные пряди листвы, словно косы Рапунцель, беспорядочно падают на тебя сверху, обдавая холодным душем росы. Ты подтягиваешь их так, чтобы они были над коробом, и затем, начиная с густого конца стебля, срываешь тяжёлые гроздья хмеля. В этот утренний час ты работаешь медленно и неуклюже. Руки все ещё одеревенелые, немеют от холодной росы, а хмель влажный и скользкий. Труднее всего отрывать хмель, не прихватывая также листья и стебли, так как замеряющий имеет право не принять твой хмель, если в нём много листьев.

Отростки от главного стебля покрыты крошечными колючками, которые за два-три дня в клочья разрывают кожу на руках. Настоящая пытка начинать работу утром, когда твои пальцы еще не гнутся и покрыты ранками во многих местах. Но когда порезы открываются заново и кровь свободно вытекает, боль отступает. Если хмель хорош, и у тебя дело спорится, можно набрать короб за десять минут. А добрый короб заполнит наполовину бушель. Да хмель на разных плантациях не одинаков. На одних – большой, как орехи, да и свисает гроздьями без листьев – такой можно сорвать в один оборот. А на другой – несчастные шишечки величиной с горошины, а растут так редко, что приходится срывать их по одной. Есть такие ряды, с которых не соберешь бушель и за час.

Ранним утром, пока хмель не подсох в такой степени, чтобы с ним легко было управляться, работа идёт медленно. Но вот восходит солнце, и приятный горьковатый аромат начитает струиться от согретого хмеля. Мрачность сборщиков улетучивается, и работа начинает спориться. С восьми до полудня ты собираешь, собираешь, собираешь – работаешь с увлечением, со страстным рвением, которое всё возрастает по мере того, как утро проходит, и ты стремишься обобрать каждый стебель и продвинуть свой короб немного дальше вдоль прохода. В начале каждой плантации все короба стоят вровень, но постепенно лучшие сборщики вырываются вперёд, и получается, что когда одни уже заканчивают свой ряд, другие доходят едва до половины. При такой ситуации, если ты очень отстал, то закончившим ряд разрешается повернуть назад и закончить твой ряд за тебя, как говорится, «украсть твой хмель». Дороти и Нобби всегда были среди последних: их было двое на один короб, а в большинстве случаев короб собирали по четыре человека. К тому же Нобби, со своими большими грубыми ручищами, был неловким сборщиком. Да и вообще, женщины собирают лучше, чем мужчины.

По обе стороны от Дороти и Нобби всегда шла азартная гонка: соревновались два короба – номер 6 и номер 8. Короб номер 6 собирала семья цыган: курчавый отец с серьгами в ушах, старая, высохшая, цвета задубелой кожи мама, и два рослых сына. На коробе номер 8 была старая женщина из Ист-Энда, которая носила широкополую шляпу и длинный чёрный плащ. Она доставала табак из коробочки из папье маше, на крышке которой нарисован был пароход. Ей всегда попеременно помогали дочки и внучки, которые приезжали из Лондона и оставались у неё каждый раз на два дня. Получался целый отряд детей, работающих вместе. Они шли за коробами с корзиночками и подбирали упавший хмель, пока родители его срывали. А крошечная, бледнолицая внучка женщины по имени Рози и маленькая, смуглая как индианка цыганская девчушка, всё время сбегали, чтобы наворовать осенней малины и устроить качели из хмелевых лоз. В неизменное пение вокруг коробов врезались резкие выкрики старой хозяйки: «Давай же, Рози, ленивый котёнок! Ну-ка собирай хмель! Уж я тебе задам!» – и так далее, и так далее. Около половины сборщиков в каждой группе были цыгане – в лагере их было не менее двух сотен. – диддики, как называли их остальные.[38]

Это были неплохие люди, довольно дружелюбные, но, если им было что-то от тебя нужно, они становились льстивы выше всякой меры. При этом они были хитры непостижимой хитростью дикарей. В их глуповатых восточных лицах было выражение какого-то дикого, ленивого зверя, выражение, в котором непроходимая тупость бок о бок соседствовала с неукротимым коварством. В разговоре они использовали с полдюжины реплик, которые без устали повторяли вновь и вновь. Двое молодых цыган, собиравших короб номер 6, по сотне раз в день задавали Нобби и Дороти одну и ту же загадку:

– Что не может сделать самый умный человек в Англии?

– Я не знаю. Что?

– Пощекотать комару ж… телеграфным столбом.

За этим неотвратимо следовал взрыв хохота.