Дочь священника

«Гадкий хмель! гадкий хмель!
Замеряющий идёт —
Подбирай его с земли!
Замеряющий придёт,
Уж его не остановишь;
Ей-ей, сам залазь ты в короб,
И хмелем подавись».

«И пошли они весёлые» и «Бубенцы звенят для Салли» – были самыми любимыми. Сборщики распевали их без устали. Должно быть, они пропели их не одну сотню раз до окончания сезона. Наравне с горьким запахом хмеля и нещадным солнцем, мелодии этих двух песен, звеневшие среди тропинок посреди зеленой листвы, составляли атмосферу сбора хмеля.

Когда ты возвращаешься в лагерь, в половине седьмого или около того, присев на корточки у ручейка, бегущего мимо хижин, ты, вероятно, впервые за день, моешь лицо. На то, чтобы смыть с рук чёрную, как уголь, грязь, тебе нужно двадцать минут. Вода и даже мыло на неё не возымеют никакого действия. Здесь помогут только две вещи: одна из них ил, и вторая, как ни странно, сок хмеля. А потом ты готовишь ужин, который, как правило, опять состоит из хлеба, чая и бекона, если только Нобби не сходил в деревню и не принёс от мясника кусок мяса, заплатив два пенни вместо четырёх. Покупки всегда делал Нобби. Он был из той породы людей, кто знает, как купить кусок мяса стоимостью в четыре пенса всего за два, а кроме того, он был специалист в экономии по мелочам. Так, например, он предпочитал покупать буханку деревенского хлеба всем другим формам выпечки, потому что, как он неоднократно отмечал, деревенская буханка выглядит как две обычных, если её разломить пополам.

Не успев еще съесть ужин, ты уже валишься с ног – так хочется спать. Но огромные костры, которые обычно разжигают у лачуг, столь привлекательны, и уходить от них так не хочется. Ферма разрешала две вязанки хвороста в день на каждое жилище, но сборщики, приворовывая, брали, сколько хотели, да ещё добавляли к ним кусочки корней вяза, которые тлели до утра. Бывали ночи, когда разгорались такие огромные костры, что вокруг могли с удобством рассесться человек двадцать, и до поздней ночи распевали песни, рассказывали истории и пекли ворованные яблоки.

Молодые люди с девушками исчезали парочками в тёмных переулках; особенно смелые духом, типа Нобби, отправлялись с мешками грабить близлежащие сады; дети играли в сумерках в прятки и распугивали козодоев, которые бродили по лагерю и, напыщенно-невежественные, представляли себя фазанами. В субботние вечера пятьдесят-шестьдесят работников напивались в пабах, а потом, проходя по улицам деревни, орали похабные песни. Это вызывало недовольство местных жителей, для которых сезон сбора хмеля был всё равно что для достойных жителей Римской Галлии ежегодное вторжение готов.

Когда, в конце концов, тебе удавалось оттащить себя от костра и добраться до своего гнёздышка в соломе, оно совсем не казалось очень удобным и тёплым. После той первой благословенной ночи Дороти открыла для себя, что в соломе спать ужасно. Она не только колется, но, в отличие от сена, продувается сквозняком по всем направлениям. Однако, имея шанс украсть неограниченное количество мешков с поля, можно было соорудить для себя кокон из четырёх, вставленных один в другой. Таким образом Дороти удавалось в любом случае проспать в относительном тепле часов пять за ночь.

§ IV

Что же до денег, заработанных во время сбора хмеля, то их было достаточно лишь для того, чтобы не умереть с голоду. Но не более.

Размер оплаты у Кеарнза был два пенса за бушель. При хорошо уродившемся хмеле опытный сборщик мог в среднем заполнить три бушеля за час. Таким образом, в теории, за шестидесятичасовую неделю можно было бы заработать тридцать шиллингов. На практике никто в лагере и близко не подходил к этой цифре. Самые лучшие сборщики зарабатывали в неделю по тринадцать – четырнадцать шиллингов. Нобби и Дороти, складывая собранное вместе и разделяя поровну заработанное, получали около десяти шиллингов в неделю на каждого.