Дочь священника

После того, как решение было принято, Дороти стала томиться в ожидании своего отъезда из лагеря. На следующий день она с трудом заставила себя продолжать тупо собирать хмель. Теперь, когда у неё было, что вспомнить и с чем сравнить, физические трудности и плохая еда стали казаться невыносимыми. Она немедленно упорхнула бы отсюда, будь у неё только деньги, чтобы добраться домой. Как только придёт письмо от отца с двумя фунтами, она распрощается с Тёрлами, сядет на поезд, который повезёт её домой, и, несмотря на ужасный скандал, который ей придётся пережить, вздохнёт полной грудью.

На третий день после того, как она отправила письмо, Дороти пошла в деревню на почту осведомиться, нет ли письма для неё. Почтальонша, дама с лицом таксы, выражавшем полное презрение к сборщикам хмеля, холодно ответила ей, что никакого письма не пришло. Дороти была разочарована. Какая жалость – может, его задержали на почте… Впрочем, это неважно. Ведь завтрашний день скоро наступит – придется подождать ещё один день.

На следующий вечер она пришла снова, вполне уверенная, что теперь-то письмо уже пришло. Письма всё ещё не было. На этот раз у неё появились опасения. На пятый вечер, когда письмо так и не пришло, опасения перешли в страшную панику. Она купила ещё одну пачку бумаги и написала огромное письмо, использовав все четыре листа. Дороти вновь и вновь объясняла, что произошло, и умоляла отца не оставлять её в таком положении. Отправив письмо, она решила, что теперь будет ждать целую неделю, прежде чем пойти на почту.

Это было в субботу. К среде её решимость иссякла. Когда гудок возвестил об обеденном перерыве, она заторопилась на почту. Почта была в полутора милях, а это означало, что она останется без обеда. Придя на почту, она смущенно подошла к прилавку, боясь произнести слово. Собакообразная почтальонша сидела в своей зарешеченной клетке в конце прилавка, проверяя цифры в длиннющей бухгалтерской книге. Она бросила на Дороти взгляд исподлобья и продолжила свою работу, больше не обращая на Дороти никакого внимания.

У Дороти заныло под ложечкой. Стало трудно дышать.

– Для меня есть какие-нибудь письма? – удалось ей выговорить в конце концов.

– Имя? – спросила почтальонша мимоходом.

– Эллен Миллборо.

Почтальонша на секунду повернула свой длинный нос таксы и бросила взгляд через плечо на отделение «М» в ящике не разобранных писем.

– Нет, – сказала она, возвращаясь к бухгалтерской книге.

Дороти каким-то образом удалось заставить себя выйти на улицу и направиться к плантациям хмеля. Вскоре она остановилась. Страшное чувство пустоты в области желудка, вызванное отчасти голодом, дало понять, что она слишком слаба, чтобы идти дальше.

Молчание отца могло означать только одно: он поверил рассказам миссис Семприлл. Поверил, что она, Дороти, сбежала из дома столь позорным образом, а теперь лжёт, чтобы оправдаться. Злость и отвращение не позволяют ему писать ответ. Единственное, чего он хочет, это избавиться от неё, ничего больше не слышать и не знать о ней, хочет, чтобы это скандальное дело было закрыто и забыто.

После этого она не может поехать домой. Она не решится на такое. Теперь, когда она увидела, каково было отношение отца, у неё открылись глаза. Как опрометчиво приняла она решение! Конечно, она не может ехать домой! Окунуться в этот позор, приехав в отцовский дом, покрыть позором и его… Нет, это невозможно. Абсолютно невозможно! Как могла она о таком подумать?

Но что тогда? Остаётся только прямо сейчас… да, прямо сейчас, уехать в какое-то другое место, большое, чтобы можно было там спрятаться. В Лондон, например. Туда, где её никто не знает и где при виде её лица и при упоминании её имени у людей не будет включаться цепь грязных воспоминаний.

Когда она так стояла, из деревенской церкви, что была за поворотом дороги, раздался звон колоколов, Звонари забавлялись, вызванивая «Пребудь со мной», словно кто-то подбирает одним пальцем мелодию на фортепиано. Но теперь «Пребудь со мной» вызвало воспоминание о воскресном перезвоне: «Ох, дай моей жене покой! Напившись, не дойдёт домой!» – точно также звонили колокола в Св. Этельстане три года назад, перед тем как их отвязали. Жалом вонзился этот звук в сердце, наполнив его тоской по дому, вернув череду живых воспоминаний: запах от котелка с клеем в оранжерее, когда она готовила костюмы для школьной постановки, чириканье скворцов у окна её спальни, прерывавших её молитву перед святым причастием, печальный голос миссис Пайтер, отчитывающейся о болях в спине и ногах и проблемы со снятыми колоколами и долгами в магазинах, и заросший вьюнками горох – все многочисленные, неотложные детали её жизни, сменявшие друг друга в промежутке между работой и молитвой.