Снаутер. Четыре пенса! Четыре пенса за шесть… часов похождений! Это дерьмо с деревянной ногой сгребает нашу выручку в каждой забегаловке между Алдгейтом и Майл-Энд-Роуд. Это всё его деревянная нога и военные медали, что он купил на Ламбет-Кат. Негодяй!
Дифи (напевает). С моей пипкой, пипкой, с моей пипкой, пипкой…
Миссис Бендиго. А я так и говорила, так и думала, что он негодяй. Мужчиной называешься? – говорю я. – Да я видала, таких как ты держат в больницах под контролем, говорю.
Мистер Толлбойз (сам с собой). Счастливые деньки! Счастливые деньки! Ростбиф, деревенские танцуют и «мир Божий, который превыше всякого ума»![47] Воскресное утро у моего дубового алтаря, освежающий аромат цветов и шелест сутаны, растворившиеся в сладковатой духоте. Летние вечера, когда позднее солнце бросает косые лучи на окно моего кабинета, и я, задумчивый, напившийся чаю, в благоухающих венках Кавендиша[48], в полудрёме вожу пальцем по страницам открытого посередине тома «Поэтические труды Уильяма Шенстоуна, эсквайра»,[49] Пёрси «Реликвии древней английской поэзии»,[50] Дж Лемприере Д.Д, профессора аморальной теологии…[51]
Джинджер. Ну давай же! Кто идёт за этим пойлом? У нас есть молоко, у нас есть чай. Вопрос один: у кого чёртовым сахарком можно разжиться?
Дороти. Этот холод. Этот холод! Он пронизывает насквозь! Неужели так будет всю ночь?
Миссис Бендиго. Да заткнись ты! Ненавижу этих хнычущих шлюшек.
Чарли. Тоже занудство разводишь? Глянь вот на ужасный туман, что ползёт вверх по колонне. Нельсону-то до утра всё что можно отморозит.
Миссис Уэйн. Конечно, в то время, о котором я говорю, у нас ещё был бизнес: маленький магазинчик на углу, табак и сладости. Ты меня поймёшь…
Кики. О, Иисусе! Одолжи мне своё пальтишко, Джинджер! Я замерзаю, к чёртовой матери!
Снаутер… негодяй вдвойне! Кишки ему выпущу, как в следующий раз увижу!
Чарли. Превратности войны, превратности войны. Сегодня ты умираешь на площади, а завтра ромштекс и пуховая перина. Чего ещё можно было ожидать от убийственного четверга?
Миссис Бендиго. Отвали, Дэдди, отвали! Думаешь, я хочу, чтоб твоя вшивая голова лежала на моём плече? Я – замужняя женщина!
Мистер Толлбойз (сам с собой). В проповедях, песнопениях и провозглашениях мне не было равных. Моя «Вознеситесь сердцами вашими» была известна во всей епархии. Я знал особенности любой Церкви: Высокой, Низкой, Широкой, внецерковное… Англокатолическое – всем горлом, только так рубил с плеча мужественное англиканское или завывал для Низкой церкви, где все ещё пробиваются похожие на ржание Гуингмские нотки церковных стариков.[52]
Дифи (напевает). С моей пипкой, пипкой…
Джинджер. Руки прочь от моего чёртова пальто, Кики! Не получишь ты никакой моей одежды, пока со всей своей дурью не распростишься.
Чарли (поёт). «Так сердце жаждет хладных струй в погоне вспламенясь…»[53]
Миссис МакЭллигот (во сне). Майкл, дорогой, это был ты?
Миссис Бендиго. Я уверена, что этот подлый ублюдок женился на мне при живой жене.
Мистер Толлбойз (Гортанным голосом, уподобляясь священнику, напоминая). И если кто-нибудь из вас знает причину или обстоятельство, препятствующее тому, чтобы эти два человека объединились священными узами брака…
Кики. Вот так дружок! Поганый дружок! Даже не одолжит своё поганое пальтецо!
Миссис Уэйн. Ну, раз уж вы об этом заговорили, должна признать, что я не из тех, кто отказывается от приятной чашечки чая. Я помню, что, когда наша бедная дорогая мамочка была жива, мы обычно выпивали один чайник за другим…
Носатый Уотсон (сам с собой, злобно). Негодяй!.. Втёрся сначала, а потом везде пролез… Никогда сам пальцем о палец не ударил… Негодяй!
Дифи (напевает). С моей пипкой, пипкой…
Миссис МакЭллигот (наполовину спящая). Дорогой Майкл! Он был настоящим возлюбленным. Да, Майкл был таким. Нежным и искренним… Я ни на какого другого мужчину и не взглянула, с тех пор как встретила его у скотобойни Кронка и он дал мне два фунта колбасы… А ведь выпросил её себе на ужин у «Интернешнл Сторз».
Миссис Бендиго. Так что? Думаю, этот чёртов чай достанется нам только завтра.
Мистер Толлбойз (нараспев, припоминая). «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе!..»[54]
Дороти. О, этот холод. Этот холод!
Снаутер. Всё. Больше ни черта не делаю! Хватит мне этих… звёзд до Рождества! Завтра вырву у них свою койку – да хоть бы и вместе с их потрохами.
