Дочь священника

(Флори достаёт из чулка надорванную фабричную сигарету и выпрашивает спичку. Мужчины, все кроме Дэдди, Дифи и мистера Толлбойза делают самокрутки из подобранных бычков. Когда закурившие располагаются на скамейке, на земле и на парапете, горящие огоньки сигарет светятся в туманном сумраке, как зигзаги созвездий.)

Миссис Уэйн. Ну вот и хорошо! Чашечка доброго чая согревает. Как считаете? Не могу не сказать, что чувствую себя по-другому: никакой тебе чистой скатерти – а я к ней привыкла; нет здесь и прекрасного сервиза, какой был раньше у нашей мамочки. И конечно же, всегда у нас был самый лучший чай, который только можно купить за деньги – настоящий Пекое Пойнтс по два и девять за фунт.

Джинджер (поёт).

«И пошли они весёлые.

И девка счастлива, и парню хорошо».

Мистер Толлбойз (поёт на мелодию “Deutschland, Deutschland uber alles”[62])

«Пусть цветёт герань…».

Чарли. А вы, ребята, давно под парами?

Снаутер. Завтра устрою я в этих пивнушках такое, что они косточек не соберут. Получу свои пол доллара, даже если придётся их перевернуть вверх ногами и вытрясти из них!

Джинджер. Три дня. Идём из Йорка. Всю дорогу ночевали, где попало. Боже, это тебе не фунт изюма!

Флори. Джинджи, дорогой, у тебя там больше чайку не осталось? Ну тогда пока, ребята. Увидимся завтра утром в Уилкинзе.

Миссис Бендиго. Во вороватая шлюшка! Выдула наш чаёк за спасибо и теперь отваливает! Не может она и минуты на нас потратить!

Миссис МакЭллигот. Холодно? Ай! Я-то вам верю. Спать в высокой траве без одеяла, и эта гадкая роса норовит тебя утопить. А утром костерка не разжечь, да к молочнику стучаться, прежде чем чайку попить. Мы с Майклом тоже через такое прошли.

Миссис Бендиго. Да она только и будет, что с чёрными да китайцами, тёлка поганая.

Дороти. Сколько она получает за раз?

Снаутер. Шестёрку.

Дороти. Шесть пенсов?

Чарли. Могу поспорить. А к утру, так и за поганую папироску пойдёт.

Миссис МакЭллигот. Я никогда меньше шиллинга не брала. Никогда.

Джинджер. Разок мы с Кики заночевали на кладбище. Проснулся я утром, и оказалось, спал-то прям на могиле.

Кики. Да и вши там на ней.

Миссис МакЭллигот. Мы с Майклом как-то ночевали в свинарнике. Просто влезли вначале, а Майк говорит, Дева Мария! – там свинья! Да и… с ней, со свиньей! Я говорю. С ней теплее будет! Ну вот, влезли мы, а там старая свиноматка на боку лежит, да храпит, что мотор тракторный. Да я к ней подползла, ну и обняла её руками, да и она меня, ей бог, всю ночь согревала. Дак и похуже бывало.

Дифи (напевает). С моей пипкой, пипкой…

Чарли. Как это Дифи не замолкает? Будто у него там моторчик какой жужжит, не прерываясь!

Дэдди. Когда я был мальчишкой, мы не жили на хлебе с маргарином, да на чае с такой ерундой. Животы у нас тогда отменно были набиты. Бифштексы тебе и чёрный пудинг. Клёцки с беконом. Голова свиная. Кормили на убой, что бойцовых петухов перед дракой. А теперь пятьдесят лет у меня эта дрянь в животе. Где картошину ухватишь, где гороху, где турнепсу для заправки – всё, что попадёт. Да спишь в мокрой соломе, а чтоб брюхо хоть раз в год досыта набить – так нет! Ну…! (Удаляется под своё пальто.)

Миссис МакЭллигот. А Майкл-то мой, и право был смелый молодчик! Везде-то он влезет! Много раз мы и в пустые дома влезали и спали себе на лучших кроватях. «У других дома есть, – говорил он. – А нам что же, не положено?»

Джинджер (поёт). «Но танцую я со слезами на глазах…».

Мистер Толлбойз (сам с собой). «Absurnet haeres Caecuba dignior! А самый заслуженный наследник будет пить вина Кекубы».[63] Подумать только, двадцать одна бутылка Кло-сен-Жак 1911 ещё была в моём подвале в ту ночь, когда родилось дитя и я уехал в Лондон поездом, развозившем молоко…

Миссис Уэйн. А уж какие венки нам прислали, когда наша мамочка умерла… вы не поверите! Огромные такие…

Миссис Бендиго. Если бы вернуть моё времечко, я б вышла замуж за денежного…

Джинджер (поёт).

«Но танцую я со слезами на глазах,
Девица-то в объятиях моих – не ты!».

Носатый Уотсон. Некоторые тут про себя чёрт-те что блеют, так? А каково жить такому несчастному дерьму, как я? Вы в переплёт не попали, когда вам восемнадцать стукнуло! Так ведь?

Кики. О, Иисусе!