Дочь того самого Джойса

– Возможно, Джорджо запер вас в лечебнице, чтобы в некотором роде уничтожить отца. Удалив вас, он удалил его музу, источник его вдохновения. Несомненно, так бы сказал доктор Фрейд. Он назвал бы это «эдиповым комплексом». И это также объясняет, почему ваш отец сейчас испытывает такие трудности с работой. – Доктор шумно сосет трубку. Я поворачиваюсь к нему. Он невидящим взглядом смотрит в потолок.

– Все «льстецы» говорят, это я виновата в том, что работа над книгой никуда не движется. По их мнению, я отвлекала его и продолжаю отвлекать. Как же я ненавижу всех этих «льстецов»… как они благоговейно склоняют перед ним головы, пресмыкаются, раболепствуют…

– Ваш отец твердо намеревается вылечить вас. Он не желает принимать тот факт, что у вас психическое заболевание. Потому что если он с этим согласится, то должен будет согласиться и с тем, что он и сам страдает от того же. Но давайте вернемся к Джордже – Доктор разгоняет густую завесу дыма, которая скрывает нас друг от друга.

Да, Джорджо… двурушник, предатель, Иуда. Это он сдал меня врачам, это он провозгласил меня сумасшедшей, изменил мою судьбу. Но не ради того, чтобы лишить баббо его музы. О нет! Причина всегда крылась совсем в другом… Как вы ошибаетесь, доктор Юнг! Чудовище вздрагивает, ворочается, просыпается.

– Итак. Почему ваша мать настояла на том, чтобы вы прекратили спать в одной комнате с Джорджо, мисс Джойс?

Она двигается, трясется внутри меня, извивается, готовясь к атаке. Я чувствую, как Она выпускает когти, как улыбаются Ее губы, как изгибается Ее тонкое тело, как Она бьет хвостом. И тьма. Тьма тоже там. Она приближается. Идет за мной. …Я должна сказать… пока не стало слишком поздно. Говори же! Она уже открывает пасть и издает ужасающий рык…

– Мы нашли письма, – осторожно произношу я. Я вижу их как наяву – тонкие листки бумаги, сложенные в маленькие квадратики, испещренные чернильными пятнышками. Почему это воспоминание вернулось? Зачем я это говорю? – Они были в белой кожаной шкатулке… обитой изнутри белым атласом. Джорджо их нашел. Он искал что-то другое, а мамы и баббо не было дома. – Я замолкаю и смотрю в окно. Ветер залепляет стекло хлопьями снега.

– Сколько вам было лет, мисс Джойс?

– Девять или десять, я думаю. – Снег скапливается на окне. Какой он холодный. Какой холодный.

– И вы прочли эти письма, мисс Джойс?

Я закрываю глаза, стискиваю колени и обнимаю себя руками, ощущая, как выдаются лопатки на спине. Какая я теперь худая. Почему я такая худая? Худая, как насекомое. Как комар. Да, худая, как insect, насекомое. Это слово я видела тогда в тетради доктора. Вот только я неправильно его прочитала. Не «инсект», а… Я чувствую биение сердца чудовища. Она снова ударяет хвостом. Нетерпеливо. Злобно. Я такая худая. Мне нужно больше есть…

– Письма, мисс Джойс, от кого они были?

– От моей матери. От матери к баббо.

Пути назад больше нет. Они снова пробираются, просачиваются в мою память, прыгают у меня перед глазами, мучают, дразнят… эти грязные, поганые слова. Такие отвратительные, такие непристойные, что они застревают у меня в горле, как куриные кости. Распутные, похотливые, сладострастные – я не могу их повторить. Я никогда не произнесу вслух эти ужасные срамные слова, эти дикие, животные, порочные желания… Только не перед доктором Юнгом в твидовом костюме и накрахмаленной белой рубашке. Ни перед кем! Никогда!

– Вы их прочли?

– Джорджо прочел. Вслух.

У меня в ушах вдруг раздается звонкий мальчишеский голос Джорджо. Я зажимаю их руками, но он не пропадает. Я все равно его слышу. Как голос привидения, которое вернулось, чтобы мучить меня.

– Лючия, смотри, что я нашел! Письма от мамы к баббо. Они лежали в ящике баббо. В самой глубине! Мы можем прочесть их и узнать, будем ли мы жить в Ирландии.

Джорджо уже развернул один квадратик и впился в него взглядом, прищурив глаза. В окна било яркое солнце.

– Там не сказано, получим мы что-нибудь на день рождения в этом году или нет?

– Я не могу… я не… о! – Джорджо отводит взгляд и морщит нос.

– Я хочу котенка. Там не сказано о котенке?