Дочь того самого Джойса

– Когда мы докопаемся до воспоминаний, которые вы заблокировали, подавили. У меня появилась теория. Все началось с того, что вы ощущали себя эмоционально брошенной, еще будучи грудным ребенком. Потом вся жизнь вашей семьи вертелась вокруг доминирующей фигуры отца…

– Баббо вовсе не доминировал надо мной! Это мама командовала мной и решала, что мне надеть. Вы все неправильно поняли! – Я гневно смотрю на доктора Юнга. Этот глупец ничего не соображает!

– Вы правы, мисс Джойс. Ваш отец не авторитарная личность. Не тиран. Но ведь он держал все под контролем, верно? Вы сами говорили, что беспокоились о том, как мистер Беккет постепенно попадает под его влияние. Его чары, если угодно.

– Так это все, к чему вы пришли? Я приезжаю сюда уже два месяца, и это все выводы, которые вы сделали?

Я вскакиваю и хватаю с маленького столика свои перчатки и сумочку. Я должна вернуться в отель. Баббо станет волноваться. Весь этот дождь и ветер. Доктор Юнг показывает на кресло, призывает меня сесть обратно. Теперь он уже кричит на меня и толкает к креслу. Я замахиваюсь на него сумочкой, целя прямо в лицо, в эти красные самодовольные щеки. Он пригибается, и я чувствую его толстые руки на своих руках. Ему удается прижать меня к креслу. Я дышу коротко и прерывисто, как ветер, что то и дело налетает на окна кабинета. Сумочка валяется на полу, ее содержимое разбросано вокруг: жестянка воска для туфель, серебряная вилка для торта, ситечко для чая, розовое перо фламинго из цюрихского зоопарка, патрон с губной помадой, птичья лапка, коробка спичек. И всемирно известный врач стоит на коленях, собирает мои вещи и осторожно складывает их обратно в сумочку.

– Мисс Джойс… – Он смотрит на меня снизу вверх, и в первый раз я ловлю в его взгляде искру… чего? Нежности? – Это только начало. – Он оглядывает ситечко для чая и тоже возвращает его в сумочку. – Я думаю, что у вас глубоко спрятанный комплекс, результат чего-то, что случилось с вами в детстве. И это воспоминание для вас столь кошмарно, столь невыносимо, что вы похоронили его так глубоко, как только могли.

Когда он произносит это, я ощущаю, как что-то во мне закрывается, как морская анемона, в которую ткнули вилкой. Все, что у меня внутри, захлопывается, скручивается в тугие завитки. И воздух вокруг становится зеленым и холодным.

– Подавление подобных воспоминаний может привести к раздвоению личности и, иногда, развитию мощных, ярких фантазий о совсем другой жизни. Моя гипотеза подразумевает, что вы сублимировали это воспоминание в танцы. А когда прекратили танцевать, оно стало медленно всплывать в подсознании. – Он длинно вздыхает и поднимается. – Я говорю все это потому, что верю: вы достаточно умны и способны понять мою мысль.

Доктор Юнг передает мне сумочку, и я тоже встаю.

– Мне нужно идти, – натянуто произношу я. – Здесь слишком холодно. Но вы должны кое-что знать, доктор. – Я молчу и кусаю губы, долго, несколько бесконечных секунд. Я хочу что-то сказать ему, но что? Понятия не имею. Я ищу нужные слова… хоть какие-нибудь слова… но мой разум пуст, голову заволокло туманом, а по спине снова ползают муравьи. Вверх и вниз.

Он выжидательно смотрит на меня.

– В следующий раз, – наконец ласково говорит доктор. – Полагаю, на сегодня уже достаточно. – Он направляет меня к двери и протягивает носовой платок. – Ваши губы, мисс Джойс. Они кровоточат.

Глава 16

Апрель 1930 года

Париж

Мама наотрез отказалась разговаривать с миссис Флейшман. Думаю, мы все прекрасно понимали, что уже слишком поздно, что миссис Флейшман победила, а Джорджо освободился. Но мама все равно упорно молчала в ее присутствии несколько недель.

В это время я планировала собственную свадьбу. Собственный побег. Платье я надену, разумеется, белое. Но это будет современное платье, сшитое по последней моде, с заниженной линией талии и короткими рукавами. На мне будет фата, а в руках букет из розовых бутонов и белой сирени. Гостей я приглашу очень мало – маму, баббо, Сэнди, Киттен и, возможно, пару старых знакомых из моей распущенной теперь танцевальной труппы. Еще мы пригласим семью Беккета, и Макгриви тоже надо будет позвать, но больше никого из «льстецов». Джорджо споет нам, а Мэн Рэй займется фотографиями. Я исполню танец, который уже некоторое время репетирую на уроках Маргарет Моррис, а свадебный прием мы устроим в «Фуке» – шампанское, холодный цыпленок и альпийская земляника.

Вопрос о том, где именно заключить брак, я оставлю на усмотрение Беккета, потому что моя семья – католики, но его семья – протестанты. Медовый месяц мне хотелось бы провести в Ирландии и своими глазами поглядеть на дом, где вырос Беккет. А потом мы отправимся в Дублин и Голуэй и увидимся с моими бабушками и дедушками, тетушками, дядюшками, кузенами и кузинами. Я так ясно все себе представляла: он и я, рука в руке, наши щеки болят от улыбок. И слова моих родственников, когда мы будем уходить и они решат, что мы уже ничего не слышим: «Ну разве Лючия не умница! Какой удачный брак! Они замечательно смотрятся вместе!»