Дочь Великой Степи

Наконец появилась повитуха, та самая Лесма, а с ней – вот уж диво! – тетушка Лаис. Только ее тут и не хватало!

– Тетя… – простонала Гипсикратия, едва сумев проглотить пару грубых слов.

– Я помогу тебе, племянница, мне доводилось помогать рожавшим женщинам…

Грохотала надвигающаяся гроза, молнии били все ближе, заряды ливня хлестали по черепице кровли, а под ней, внутри дома, билась на ложе женщина. Ее стройное сильное тело, мокрое от пота, выгибалось в родовых муках.

Скоро все кончится. Ведь через это проходят все женщины. Скоро ее дитя, ее сын, наконец появится на свет.

– Тужься, девочка! Тужься! – подбадривала ее Лесма.

– Тужься! – в один голос выкрикнули остальные женщины. – Тужься, племянница! Тужься, госпожа!

– А я что делаю? – огрызнулась Гипсикратия. И увидела, как повитуха и тетушка быстро переглянулись между собой. На лице жрицы Кибелы появилась одобрительная улыбка.

– Тогда тужься сильнее! – распорядилась Лаис, как полководец, который, увидев, что решающий момент настал, посылает в атаку засадный таксис[43] фаланги.

Скифянка вдруг почувствовала, как что-то выскальзывает из ее тела, словно опустошая его, и боль внезапно начинает утихать.

Лаис подхватила ребенка и, подняв его, объявила:

– Это девочка!

«Не может быть!» – пронеслось в помутившемся разуме Гипсикратии. И сразу же она устыдилась этой мысли.

Малышка громко закричала, оповещая мир о своем существовании.

– Я хочу… хочу видеть свою дочь! – прошептала скифянка искусанными губами.

– Пусть сначала Лесма обмоет ее.

Вскоре новорожденную, бережно запеленав, вручили матери и помогли приложить к груди. Пока девочка насыщалась материнским молоком, Клеона успела обтереть Гипсикратию губкой, смоченной прохладной водой.

– Красавица! – ворковала Лаис. – Ах ты, моя красавица!

Глазенки младенца были темны, а тончайший пушок светлых волос смешно поднимался вокруг красиво очерченной головки. Девочка вдруг пошевелила крошечными тоненькими пальчиками, и все женщины, очарованные, разом захлебнулись от умиления.

– Теокл темный, а ты – златовласая, – улыбнулась повитуха. – Ваше дитя, как и положено, смешало в себе все это…

Измученное тело и душу Гипсикратии вдруг пронзил непонятно откуда взявшийся страх. Она знала, что у эллинов муж властен над семьей даже больше, чем в степи, а среди его прав есть и право определить судьбу ребенка.

Вспомнила разговоры, звучавшие среди гостий на женской половине, пока их мужья пили в андроне с Теоклом. Нет-нет, да и вспоминали они бедняжку Лето или бедняжку Котию, которым мужья присылали с нарочными письма из затянувшегося воинского похода: мол, если будет мальчик, оставь его, если же девочка – выброси.

Теокл так не поступит! Нет, только не он!

Но… он ведь так ждал сына! И она тоже не думала отчего-то, что может родиться девочка, и не говорила с ним о судьбе возможной дочери…

«О, Мать коней, где был мой разум?!»

И вдруг громыхнуло совсем рядом. Звук и вспышка одновременно…

А затем, почти сразу, шум у дверей. Испуганный возглас Гнура – что-то об очистительных обрядах: «Как бы не оскверниться господину!»

«Что ж, пусть!» – ответил знакомый голос.

И вот она увидела его, своего мужа: в дверях, при свете нескольких факелов. Промокший насквозь, залитый дождем – с длинных волос и бороды на кожаный плащ стекала вода, – он стоял перед ней, словно неведомый эллинский бог, вышедший из моря…

– Теокл, – жалобно выдохнула она, – ты вернулся…

– Боги осчастливили тебя дочерью, племянник! – сказала Лаис.

– Дочерью?! – Он явно удивился.

– Да, мой господин, дочерью! – подтвердила верная Клеона, на всякий случай вставая так, чтобы оказаться между Теоклом и ложем.

Мгновения показались Гипсикратии долгими, как зимняя ночь. А потом на лице ее мужа появилась улыбка. Еще миг – и он расхохотался.

– Воистину, счастлив этот день! – воскликнул Теокл. И обернулся к стоявшим у входа: – Друзья, небеса щедро благословили сегодня меня, подарив дочку! Спасибо тебе, моя прекрасная жена! Спасибо тебе!

Теокл опустился на колени у ложа, чтобы лучше увидеть свое новорожденное дитя. На заросшем обветренном лице его отразилось глубокое изумление.

– Чудо… – произнес он тихо. И добавил: – Волосики, как серебро… Такие были у моей матушки.

Осторожно поднял свою дочь. И малышка, хныкнув было, вдруг успокоилась на его руках.

– Во имя богов и перед их лицом, – торжественно произнес Теокл, – нарекаю дочь свою именем Олимпиада – в честь матери моей!

Гипсикратия рассмеялась сквозь слезы счастливым смехом.

Говорит Гипсикратия

Таким я и запомнила тебя, Теокл, сын Леонтиска, – моя первая и единственная настоящая любовь… Таким вижу тебя сейчас. Высоким, могучим, держащим на руках нашу дочку и радостно улыбающимся мне, своей земной возлюбленной, словно сошедший в наш мир бог.