Дочь времени

— Эдуард получил от Людовика Одиннадцатого взятку за позорный мир с Францией. Ричард был страшно рассержен — это был настоящий скандал — и отказался от всякого участия в этой сделке и от предложенной ему большой суммы наличными. А Мортон всячески содействовал сделке и посредничал во взятке, за что получил приличный пенсион от Людовика: две тысячи крон ежегодно. Естественно, откровенные высказывания Ричарда по этому поводу стали Мортону поперек горла. И кроны не помогли.

— Могу себе вообразить.

— И уж конечно, при строгом в вопросах нравственности Ричарде Мортону было не так вольготно, как при Эдуарде. Он все равно принял бы сторону Вудвиллей, и не случись этого убийства.

— Кстати, об убийстве, — начал было Брент.

— Ну-ну?

— Об этом убийстве — убийстве мальчиков. Правда странно, что о нем никто ни слова?

— То есть как это «ни слова»?

— За эти три дня я просмотрел массу материалов того времени — письма и другие бумаги. Нигде нет упоминания о мальчиках.

— Может быть, боялись? Опасались за свою жизнь?

— Возможно. Но вот что удивляет. Вы помните, что уже после Босвортской битвы Генрих предложил парламенту осудить Ричарда посмертно? И что же: он обвиняет Ричарда в жестокости и тирании и ни словом не упоминает об убийстве!

— Что? — в изумлении закричал Грант.

— Ваше изумление мне понятно.

— Вы серьезно?

— Вполне.

— Генрих занял Тауэр немедленно по прибытии в Лондон после Босворта. Если он не нашел там мальчиков, то непонятно, почему не объявил об этом сразу. Упустить такой козырь! — Грант долго и недоуменно молчал. Было слышно, как возятся воробьи на подоконнике. — Ничего не понимаю, — наконец заговорил он. — Чем можно объяснить это молчание, если, обнародовав факт исчезновения мальчиков, можно было заработать капитал?

Брент заерзал на стуле, устраиваясь поудобней.

— Причина может быть одна, — произнес он, — мальчики вообще никуда не исчезали.

Они в онемении уставились друг на друга.

— Фу ты, чепуха какая! — воскликнул Грант, — Все это, наверное, просто объясняется, только нам этого пока не понять.

— Чем, например?

— Не знаю. Так сразу не скажешь.

— Я три дня думал и так и не сумел найти причину. Кроме той, что принцы были живы, когда Тауэр перешел к Генриху. Заметьте, что парламент потерял всякую совесть, обвинив в измене сторонников Ричарда, верных своему законному королю в борьбе с иноземным захватчиком. Все обвинения, более или менее правдоподобные, были представлены в этом билле. И самое тяжкое из них — неизменные жестокость и тирания. О принцах же ни слова.

— Фантастика!

— Трудно поверить, но это факт.

— Из которого следует, что никакого обвинения в убийстве в то время не возникало.

— Выходит, так.

— Но постойте, Тиррела же повесили за убийство! Он сам сознался перед смертью. Минуточку, — Грант полистал Олифанта, отыскивая нужное место. — Вот здесь все об этом сказано. Тут никакой тайны нет. Даже Статуя Свободы это знает.

— Кто?

— Сестра, которая попалась вам в коридоре. Убийство совершил Тиррел, его сочли виновным, и он признался во всем перед смертью.

— Это было уже при Генрихе?

— Минутку. Вот, — он пробежал глазами параграф, — нет, это было уже в 1502 году, — и тут же сообразив, что он только что сказал, повторил, но уже медленно: — В 1502 году!

— Так это же…

— Именно. Двадцать лет спустя.

Брент пошарил по карманам, ища сигареты, вынул их, но поспешно убрал обратно.

— Да вы курите. — успокоил его Грант. — Выпить бы чего-нибудь крепкого… В голове сумятица. Как будто играем в жмурки: тебе завязали глаза, раскрутили и — изволь ловить.

— Похоже, — отозвался Каррадин, вынув сигарету и зажигая ее. — Тьма кругом, и голова здорово кружится. — Он повернулся к окну и уставился на воробьев.

— Сорок миллионов школьных учебников не могут ведь ошибаться, — проговорил задумчиво Грант.

— Разве?

— Не должны!

— Прежде я тоже так думал, но теперь сомневаюсь.

— Откуда вдруг такой скептицизм?

— Он возник не сию минуту.

— Когда же?

— Вы когда-нибудь слышали о Бостонской резне?

— Конечно.

— Так вот, когда я рылся в архивах в своем университете, я совершенно случайно узнал, что никакой резни не было, просто разнузданная толпа швыряла камни в часового. Жертвами стали четыре человека. Слушайте, мистер Грант, я был воспитан на рассказах о Бостонской резне. Меня распирало от патриотических чувств при одном упоминании о ней. Кровь вскипала при мысли о том, как англичане косили огнем беззащитных граждан. Вы себе не можете представить, как я был потрясен. В наше время эта уличная драка заняла бы в городской газетке не больше места, чем репортаж о стычке между забастовщиками и полицией, какие случаются ежедневно.

В ответ Брент не услышал ни слова, а свет мешал ему увидеть выражение лица Гранта. Тот лежал и смотрел на знакомые трещинки в потолке.

— Вот почему я так люблю рыться в библиотеке, — нарушил молчание Брент и стал снова наблюдать за воробьями.

Не говоря ни слова, Грант протянул ему руку, Каррадин вложил в нее сигарету и сам зажег ее. Курили и молчали.

Голос Гранта заглушил воробьиный щебет.

— Тонипэнди, — произнес он вдруг.

— Что?

Но Грант будто бы не слышал его.