Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

При том, что сказано это было в шутку, невинные слова Сары вдруг вызвали у Берии такую реакцию, что он мигом преобразился из подобия ученого не от мира сего в типаж агрессора, использующего похабные шутки для достижения своих политических целей. Смерив Сару взглядом от рыжих волос до мысков стройных и рельефных от многих лет занятия танцами ног, он впялился ей в лицо из-за круглых стекол пенсне и приказал Майскому перевести: «Поверить не могу, что вам нужна грелка! Огня в вас и так хоть отбавляй!!!»

Прежде чем Сара успела сформулировать ответ на эту сальную пошлость, всех пригласили за стол. В отличие от множества менее удачливых женщин, на которых положил глаз Берия, Сара была избавлена от продолжения спектакля. Не столько испугавшись, сколько поразившись дикости этой интермедии, Сара решила проверить действие просьбы о грелке на «искристоглазом» Андрее Вышинском, который оказался её соседом за дальним краем стола. Похоже, Сара действительно озвучивала её «очень убедительно», поскольку Вышинский шутки не понял и ответил ей «на полном серьёзе и без тени удивления: “Зачем? Вы простужены?”» Саре пришлось всякими шарадами давать ему понять, что она просто пошутила{564}. Хотя вполне очевидно, что до человека, занимавшего в годы сталинской «Большой чистки» пост прокурора СССР и лично занимавшегося постановкой показательных судебных процессов с вынесением смертных приговоров десяткам критиков и противников Сталина, английский юмор не доходил ни в оригинале, ни в переводе, – но Сара-то не знала, с кем рядом сидит.

Тем временем не менее бессмысленный разговор происходил и на противоположном конце стола. Джимми Бирнс, известный мастер создания проблем перед трёхсторонними ужинами, доказал, что способен испортить Рузвельту настроение и во время застолья. Подойдя к президенту, Бирнс резко бросил ему в лицо упрёк в том, что днём союзники допустили «серьёзную ошибку», согласившись на требование Сталина предоставить два дополнительных места с правом голоса в новой миротворческой организации советским союзным республикам.

Рузвельт был вовсе не в настроении препираться с Бирнсом, тем более, на светском приёме и, дабы не выслушивать доводы бывшего члена Верховного суда, отшил его категорическим заявлением, что «не возражал» против требования Сталина, потому что «не хотел ставить под угрозу всё предложение о всемирной организации безопасности» в целом после того, как Советы, наконец, решили его поддержать. Бирнс может присоединиться к ним с Черчиллем за завтраком, чтобы высказать свои опасения, но, сказал Рузвельт: «Боюсь, что слишком поздно что-то менять». Вопрос был закрыт, и Бирнс понуро отправился на своё место по другую сторону длинного стола{565}.

Рассаживавшихся за столом гостей ждало очередное угощение из множества сменяющих друг друга закусок и лучших блюд национальной кухни народов СССР: красная икра, сельдь, всяческая рыба холодного и горячего копчения, включая знаменитый балык из осетрины, свиной окорок, сырное ассорти, утиный бульон, лосось в винном соусе, уха из кефали, жареная ставрида, люля-кебаб из баранины, телячье филе, перепелиный плов, верблюжатина, два различных блюда из курицы, панированная цветная капуста, фрукты и, наконец, кофе, а на десерт – видимо, как дань уважения лично товарищу Сталину – похожая на свечку грузинская чурчхела: орехи, изюм и шоколад на нитке в загустевшем фруктовом соке{566}. Ровно посередине длинного стола восседал Сталин, по правую руку от него – Рузвельт, по левую – Черчилль, а напротив них – министры иностранных дел. Сару усадили поодаль со стороны её отца; Анну – на равном расстоянии от Рузвельта на другом крыле. Кэти от Советов досталось место прямо напротив Сары, между Чипом Боленом и генералом Антоновым, причём от Аверелла Гарримана её отделял, помимо Антонова, ещё и фельдмаршал сэр Алан Брук{567}.

Как только все расселись, стопки наполнились водкой, бокалы – вином, и Молотов, взявший на себя роль тамады, предоставил первое слово Сталину{568}, который поднял бокал за здоровье джентльмена, сидящего слева от него:

– Предлагаю тост за лидера Британской империи, за отважнейшего премьер-министра в мире, <…> за того, кто, когда вся Европа готова была пасть ниц перед Гитлером, сказал, что Британия будет стоять и сражаться против Германии даже в одиночку и без союзников. <…> За здоровье человека, какие рожаются раз в столетие{569}!

Хотя взглядом он ни с кем не встречался – разве что мельком на долю секунды, – слова Сталина звучали правдиво{570}. Сара, в целом, находила советского лидера «фигурой устрашающей, с <…> медвежьими глазами», в которых свет отражался режуще остро, как «зимнее солнце на чёрной водной глади»{571}. Но было у него и «отменное чувство юмора – столь же пугающе-молниеносное», как у её отца{572}. Тем вечером Сталин был, по мнению Сары, «в потрясающей форме», голос его звучал «дружелюбно и весело», и она была тронута его, как ей показалось, искренним великодушием{573}.

Черчилль поднял ответную здравицу за Сталина: