Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

– Не будет ни преувеличением, ни цветистым комплиментом сказать, что все мы почитаем жизнь маршала Сталина за драгоценнейшую для надежд и сердец наших. – С этим стоящий за спиной Сталина телохранитель, наспех ряженый под официанта{574}, несомненно, согласился. – Много было завоевателей в истории человечества, но мало было среди них государственных мужей, и большинство из них швырнули плоды своих побед в топку последовавших за войнами невзгод. <…> Я иду по этому миру с бо´льшим мужеством и надеждой, когда нахожусь в дружеских и близких отношениях с этим великим человеком{575}.

Едва Черчилль договорил, дипломаты встали со своих мест и выступили в поход вокруг стола, чтобы лично сдвинуть с Черчиллем бокалы и тем выказать солидарность с его тостом. В результате предполагаемый знак уважения в адрес Сталина стал на деле кошмаром для настоящих официантов, пытавшихся разнести первое из множества блюд, прежде чем оно остынет{576}. Тем временем Эд Флинн, манкировавший собственно питием из-за того, что как раз тогда проходил курс лечения от алкоголизма{577}, нашёл себе полезное занятие и повёл подробный подсчёт тостам и сервировкам блюд с кратким пояснением их смысла и содержания{578}.

Затем Сталин обернулся направо и поднял тост за президента Рузвельта. Ему, Сталину, как и Черчиллю, решение о вступлении в войну с Германией далось просто, заявил он. Ведь Британия и Советский Союз «сражались за само своё существование». А вот Рузвельт, заявил Сталин, заслуживает особой похвалы, ведь «хотя его стране прямой опасности не угрожало», именно он, Рузвельт, «сумел сделать так, что весь мир поднялся против Гитлера». Ленд-лиз, заявил Сталин, стал «одним из самых замечательных и жизненно важных достижений президента <…> по сохранению союзниками боеспособности»{579}.

Президент, в свою очередь, подал знак, что желает ответить Сталину тостом на тост, поднял бокал, не вставая с кресла. Двадцать девять пар глаз внимательно следили за ним. Анна помнила, как несколько месяцев назад, после жуткого приступа, случившегося у отца в Бремертоне, штат Вашингтон, во время предвыборной кампании, ей казалось, что отец больше никогда не сможет выступать с былым напором и энтузиазмом. Однако Сэм Розенман, спичрайтер Рузвельта, тогда заверил её, что уж этим вечером будет в порядке{580}. И всё вышло точь-в-точь по его словам. Хотя этим вечером Рузвельту предстояло произнести отнюдь не официальную и не заранее заготовленную речь, это выступление было ничуть не менее значимым – и прошло как по маслу.

– Атмосфера за этим ужином вполне семейная, – начал он, – в точности так же, как и родственные отношения, сложившиеся между тремя нашими странами{581}.

Внимавшая через стол каждому слову Рузвельта Кэти сочла «слегка преувеличенным» уподобление советской и западных делегаций «счастливой семье», но президент, казалось, искренне в это верил{582}. За последние три года мир переменился настолько значительно, продолжал тем временем Рузвельт, что нет сомнений в том, «что грядут ещё более великие изменения». Все три лидера союзных держав – каждый по-своему – работают «в интересах своих народов. <…> Пятьдесят лет назад в мире имелись обширные территории, где у людей было мало возможностей и ни малейшей надежды, но с тех пор многое достигнуто». Теперь на этих «обширных территориях у людей есть и кое-какие возможности, и мало-мальская надежда». А задача собравшихся за этим столом трёх государственных деятелей «дать каждому мужчине, женщине и ребёнку на этой земле возможность для безопасного и благополучного существования»{583}.

Питера Портала, как и Кэти, слова Рузвельта ничуть не убедили; про себя он подумал, что всё это – «сентиментальная болтовня без искры остроумия»{584}. Но главным-то было не это, а то, что президент говорил без запинки, и никто не заметил ничего всерьёз неладного. Со своего места поодаль, справа от отца, Анна, выслушав его тост, вздохнула с облегчением. Конечно, это было не самое красноречивое выступление в карьере Рузвельта, но ведь он не просто довёл его до конца, но пошёл ещё дальше и подтвердил свою заявку на участие в решение судеб мира и в будущем – вопреки всевозможным слухам о его здоровье. И мирный процесс он возглавит с той же уверенностью, с какой верховодил войной{585}.

Банкет тем временем продолжался, официанты подавали блюдо за блюдом, бокалы наполнялись, опустошались и снова наполнялись под всё новые и новые тосты. Флинн добавлял пункт за пунктом в свой учетный лист. Молотов поднял тост за британские вооружённые силы, к превеликому удовлетворению Черчилля. Сталин по-прежнему был в хорошем настроении и подсмеивался над советским послом в Британии Фёдором Гусевым, «угрюмым, как лондонский туман». Кэти с любопытством наблюдала, как Гусев «с трудом нашёл в себе силы встать на ноги» и малодушно пролепетать ответный тост{586}.