Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

После Симферополя, перед началом подъёма в горы, американская часть кортежа ненадолго остановилась на обочине перекусить сэндвичами, прихваченными с «Куинси». Британцы же предпочли, наоборот, поднажать. Гарриман их заверил, что там дальше в каких-то сорока пяти минутах езды есть дом отдыха, вот они туда и устремились, – особенно Сара, испытывавшая определенный физиологический дискомфорт, причины которого способна была понять разве что вторая представительница женского пола в составе обеих делегаций. «Дом отдыха, – в радостном предвкушении настрочила Сара в письме матери, – он же порою бывает нужнее всего по иным причинам, нежели собственно отдых». Однако обещанные сорок пять минут прошли, а заветный дом отдыха всё не появлялся. Голод вполне утолялся заветренными сэндвичами с ветчиной под местный бренди, но в дороге они были уже почти четыре часа безостановочной езды, а зов природы становился громче и неотложнее с каждой минутой. В какой-то момент Сара в отчаянии даже принялась высматривать подходящую кущу деревьев впереди у обочины: «Просканировала горизонт: впереди – машины, позади – фотографы! Очевидно, ничего мне тут не светит!» – сообщила она Клементине. И вдруг, когда её «надежда почти умерла», они внезапно затормозили и остановились. Благодать-то какая – дом отдыха!{141}

Сара и Уинстон рассчитывали остановиться там на несколько минут исключительно ради удобств, но у советских хозяев явно были иные планы. Прямо от туалета гостей сопроводили в небольшую комнату, где хитростью заманивший их в этот дом отдыха Молотов стоял подле стола, «стонущего под тяжестью блюд и вин»{142}. Как и показные пиршественные излишества под навесами в Саках, здешнее нарочитое изобилие контрастировало с нищенским существованием на грани выживания, которое члены делегации наблюдали из окна автомобиля. Наилюбезнейшие хозяева – Молотов, его заместитель Андрей Вышинский и посол СССР в Великобритании Фёдор Гусев – пригласили гостей к столу. Стол был накрыт строго на семь персон – трёх советских политиков, премьера, президента и их дочерей, – чтобы они имели возможность насладиться роскошным обедом в приватной обстановке. Советская сторона предусмотрела все мелочи, даже пандус с ковровой дорожкой перед входной дверью соорудили специально для удобства Рузвельта.

Через пару минут к дому отдыха прибыл президентский лимузин, но Рузвельту было не до обеда. Предстояло вытерпеть ещё несколько часов езды, к тому же по горным серпантинам. По всему выходило, что засветло они до Ялты не доберутся. Президент был совершенно вымотан, желая, чтобы дорожные мучения закончились как можно скорее, а потому настаивал на немедленной отправке дальше в путь. Чудовищные разрушения, представшие взору Рузвельта за окнами «Паккарда», привели его в самое сумрачное расположение духа. Ещё по дороге он, обернувшись к Анне, сообщил, что хочет теперь «вырвать у немцев око за око как никогда ранее»{143}.

Анне, однако, отчаянно нужно было ненадолго выйти из машины. Столкнувшись с той же проблемой, что и Сара, она вынуждена была «выклянчивать» у отца «дозволение сделать остановку» хотя бы на минутку и вовсе не ради обеда. Отказать он ей не смог. Вот только теперь, поскольку именно она вышла из президентской машины, ей же самой и предстояло «выстлать путь к г-ну Молотову и передать отказ» от имени президента.

Внутри дома отдыха Анна «ужаснулась» при виде деликатесов на столе: «водка, вина, икра, рыба, хлеб, масло… и одному небу известно, что за этим последует» на горячее{144}. Рузвельт ни сытную русскую кухню, ни заморские деликатесы не жаловал; на ту же Тегеранскую конференцию, к примеру, он прибыл со своими поварами, чтобы питаться так, как он предпочитает. Гарриман и на этот раз договорился с Молотовым, что Рузвельт прибудет в Ялту с собственным запасом провизии и привычной бригадой филиппинских поваров-кулинаров, только вот на этот раз дело было не просто в разнице во вкусах. Доктор Брюэнн посадил президента на строжайшую диету из-за зашкаливающего артериального давления. А тяжёлая, соленая пища на этом столе и обилие спиртного были Рузвельту прямо противопоказаны. К тому же Анна знала, что минувшей ночью отец перенес очередной гипертонический криз, и малейшее отклонение от строгой диеты может стоить ему жизни. Даже если бы он из вежливости выразил желание остаться на обед, ему просто нельзя было бы притрагиваться ни к икре, ни к рыбным и мясным закускам{145}.