Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

В ожидании прибытия припозднившихся машин Кэти начала писать обстоятельное письмо своей лучшей подруге Памеле Черчилль с пересказом всех новостей и сплетен о последних событиях. В основном, конечно, Кэти переписывалась с сестрой Мэри, но порою ей хотелось написать именно Пэм. Невестка премьер-министра всегда правильно понимала и оценивала политические проблемы и деятелей, о которых Кэти повествовала в своих письмах из России. Вот и теперь Кэти была уверена, что Пэм лично и близко знакома практически со всеми ключевыми лицами в составе британской и американской делегаций. Пэм и Кэти – обе они принадлежали к элите общества и регулярно получали приглашения на званые обеды и вечера, где бывали лидеры военного времени, и в Лондоне, и в Чартвелле. Сара также принадлежала к элите, но она большую часть своего времени проводила на авиабазе в Медменхэме. Пэм же, физически в Ялте отсутствовавшая, всею душою была там, с ними. Позже, по завершении конференции, Кэти без проблем выберет, с кем из британских делегатов переправить это письмо Памеле в Лондон{151}.

Кэти писала Пэм, что, помимо президента, ей не терпелось познакомиться и с его дочерью Анной, только что проследовавшей за отцом во дворец. Анна с мужем Джоном один раз даже гостили у них в Сан-Валли, вот только сама Кэти к тому времени уже жила в Лондоне, так что и с Анной до сего дня шанса лично познакомиться не имела. Возможно, впрочем, это даже и к лучшему, поскольку Бёттигеры в Сан-Валли могли произвести на Кэти не самое благоприятное впечатление. Дело в том, что Джон Бёттигер, отправившись вместе с Эрнестом Хемингуэем на охоту, ухитрился отстрелить лапу одной из собак Аверелла{152}. Гарриман, кстати, виделся с Анной во время своей последней поездки в Вашингтон и заверил Кэти, что президентская дочь «выглядит “как персик”, цитируя дословно, – сообщала Кэти подруге Пэм. – Как познакомимся, так тебе тут сразу и отпишусь»{153}.

И теперь, как только поток прибывающих гостей иссяк, Кэти первым делом подошла к Анне. Не изменяя себе, Кэти с привычной беззаботной фамильярностью приветствовала её словами: «Добро пожаловать в Ливадию, мать троих детей!» Чуть поодаль метрдотель продолжал суетиться вокруг президента. Наблюдая за этой занятной сценой, Кэти и Анна заговорщически переглянулись и поцокали языками. Этот мэтр, сообщила Кэти президентской дочери, «сервировал и разбирал» обеденный стол «по три или четыре раза в день, <…> экспериментальным путём подбирая наиболее эффектные сочетания хрусталя и фарфора». И ещё во дворце без конца развешивали и перевешивали картины на стенах в различных сочетаниях, дабы создать должную атмосферу для американских гостей, и Кэти «думала, что они никогда уже не угомонятся и не примут окончательного решения!»{154}

До прибытия Рузвельтов Кэти ощущала себя в Ливадии единственной госпожой, но с приездом Анны ситуация изменилась. Едва скинув пальто, Анна тут же выдала множество инструкций. Не видя причин отказывать Рузвельту в привычном джине с мартини на аперитив (хотя доктор и запретил), она отправила одного из агентов секретной службы на поиски джина и поинтересовалась у Кэти, где тут раздобыть лёд. Кэти ответила, что «полагается же тут где-то быть морозильнику, но бог весть, где они его прячут». Затем Анна достала блокнот с ручкой и принялась составлять поименный список участников предстоящего званого ужина. Не зная ничего ни о Ливадии, ни о советских рабочих, ни о колоссальных усилиях, приложенных ими ради достойного приема гостей, Анна, однако же, мгновенно избавила Кэти от обязанностей старшей по рангу дочери, взяв их на себя{155}.

Пока Анна занималась напитками, гостям раздали скрупулёзно продуманный Кэти план их размещения в Ливадийском дворце. Рузвельт, не подозревая о плачевном состоянии, в котором днями ранее застали дворец Гарриманы, явно остался вполне доволен своими покоями. Один лишь Роберт Гопкинс, сын советника и фотограф делегации, которого не было в первоначальном списке, и поэтому отправленный на чердак, в казарму для рядового состава, посмел высказать неудовольствие. «Туповат, однако», – подумалось Кэти{156}. Тем временем к Анне и Кэти присоединился Аверелл и сообщил, что единственное, чем сам он остался не вполне доволен, – это размещением Анны (причем таким извиняющимся тоном, будто лично занимался расквартированием). Ей отвели комнату на первом этаже рядом с апартаментами отца, хотя честнее было назвать её «каморкой». «Если хотите, – предложил Гарриман, можете подселиться к Кэти, у неё номер просторный». Просторный – это хорошо, но расположен он далековато от Рузвельта. Так что, предпочтя жизненному пространству приватность и близость к отцу, Анна выбрала каморку. Но ванной комнатой им с Кэти так или иначе предстояло пользоваться одной на двоих. Однако комната Анны оказалась не просто тесной, но воистину спартанской: из мебели – лишь шаткая железная койка с куцым матрацем «на фут короче пружин». Но – отдельная, а ни один полковник из их делегации отдельной комнатой похвастаться не мог.