Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

Молотов ответил, что ему «известны мысли маршала Сталина», и он уверен, что тот рад будет частной личной встрече с Рузвельтом, поскольку это ровно то, чего хотелось бы и самому Иосифу Виссарионовичу. Таким образом, договорённость о том, что Сталин появится у президента в 16:00, была достигнута на удивление быстро и легко{161}.

Из Кореиза Гарриман выехал дальше по неосвещённой дороге над морем в направлении Воронцовского дворца, где ему была назначена вторая за эту ночь важная встреча. Премьер-министр передал ему в Ливадию через своего личного секретаря устный запрос британцев относительно планируемой повестки. Принявший британского гонца Болен ответил, что детали пока что находятся в стадии проработки, а потому он сообщит о них утром по телефону, заодно с уточнением организационных моментов. Но Гарриман решил не держать премьер-министра в неведении до утра, а лично доставить ему самую общую информацию о том, что планируется обсудить на первом пленарном заседании, хотя это было скорее предлогом, чтобы под покровом глухой ночи лично повидаться со старым другом.

Американцы уже вовсю угощались ужином, когда британцы, наконец, добрались до Воронцовского дворца. Обед с Молотовым, Вышинским и Гусевым задержал их на целых полтора часа, так что в путь через горы они пустились уже в сумерках. Кортеж двигался неспешно, свет фар через равные интервалы времени выхватывал из темноты фигуры солдат, расставленных вдоль дороги, а премьер-министр развлекал дочь чтением по памяти байроновского «Дон-Жуана». Хотя к Воронцовскому дворцу Черчилли подъезжали уже в кромешной темноте, света из окон хватало, чтобы разглядеть его контуры и даже стоящих на его страже величественных белокаменных львов. Воронцовский дворец – абсолютная эклектика: будто мечеть поглотила швейцарское шале, а само оно перед этим – парадный зал баронского замка в Шотландии. Интерьеры также поражали воображение. В отличие от разграбленной немцами Ливадии, здесь в целом сохранилась оригинальная мебель, а по стенам обеденного зала висели вполне узнаваемые портреты. Граф Семён Воронцов, служивший в XVIII веке российским послом в Британии, выдал дочь Екатерину замуж за Джорджа Герберта, 11-го графа Пембрука, и среди этих портретов премьер-министр странным образом почувствовал себя как дома.

Приготовления советской стороны к приему американской делегации в Ливадии контролировала Кэтлин Гарриман, а Черчилль отрядил в квартирьеры своего военного советника Пага Исмея. Всеми практическими аспектами размещения ведала помощница Пага, Джоанна Брайт. Самой ей во время конференции жить в Воронцовском дворце по статусу не полагалось, но тем вечером Джоанна задержалась там допоздна, расселяя высокопоставленных делегатов. Черчиллю предоставленные ему апартаменты не понравились. «А Сару куда? – допытывался он. – Я же говорил, что она должна быть рядом со мной». Он пёкся о безопасности дочери и хотел, чтобы она ночевала у него под боком в соседней спальне. Мисс Брайт объяснила, что единственное место в премьерском номере, где можно было бы поставить кровать для Сары, – холл перед входом в спальню самого Черчилля. Его дочери пришлось бы спать, по сути, на виду у британских морских пехотинцев и русских солдат из караула. Поэтому мисс Брайт сочла благоразумным поселить Сару в отдельном номере дальше по коридору. Тут Черчилль пришёл в такое раздражение, что его помощник по военно-морским делам командор Чарльз «Томми» Томпсон приказал мисс Брайт уйти, а сам отправился за Сарой, чтобы лично проконтролировать надлежащее расквартирование, дабы премьер-министр окончательно не вышел из себя{162}.

Так что, несмотря на поздний час, американский посол в Воронцовском дворце застал Черчилля вполне себе бодрствующим. В лондонские годы Гарриман частенько засиживался на Даунинг-стрит до поздней ночи за картёжными играми и обсуждением судеб мира. Черчилль лично объяснил Гарриману, что ему, как премьер-министру, не подобает садиться за карточный стол с членами своего кабинета и вообще с британскими подданными, а вот с Гарриманом, посланником Рузвельта по особым поручениям, они могут составить партию. Впрочем, Гарриман считал, что Черчилль лукавит, и его общество ценит по другой причине: «…я прям и откровенен по любому предмету, – и даже если он [со мною] не согласен, ему нравится муссировать различные идеи»{163}. Увы, как успел понять Гарриман за время службы послом в Москве, того же самого никак нельзя было сказать о Рузвельте.