Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

Вот Анне и пришлось несколько минут сновать туда-сюда между отцом в лимузине и Молотовым в доме в попытках преподнести отказ как можно вежливее. Англо-русского разговорника у неё не имелось, и ей пришлось призвать на подмогу советского переводчика Павлова. В конце концов, за эти несколько крайне неловких минут Анне удалось убедить Молотова и избежать международного скандала. Засим она впрыгнула обратно в машину, и американская делегация продолжила путь в Ялту, а Черчилль и Сара остались обедать в компании советского наркома иностранных дел и двух его сотрудников. «Вот ведь стреляный воробей, – грубовато отозвалась Анна о Черчилле в своём дневнике, – принял их приглашение, глазом не моргнув [sic], – а мне пришлось их там оставить всё это уплетать без меня!»{146}

Но Анна в то же время упустила возможность стать свидетельницей неловкого положения, в которое отъезд Рузвельта поставил британскую делегацию. Черчилль, как и Рузвельт, успел подкрепиться ланчем на подъезде к Симферополю, и ему в точности так же не терпелось продолжить путь, чтобы перевалить через горы засветло, но, если бы оба западных лидера отбыли, не отдав должного советскому гостеприимству, это могло быть расценено Молотовым со товарищи как глубокое личное оскорбление. И Сара с Уинстоном, всячески скрывая отсутствие аппетита, принялись за трапезу. Лишь после этого выражение глубокого разочарования стало мало-помалу сходить с лиц Молотова, Вышинского и Гусева{147}.

Угощение же оказалось отменным, и Черчилли быстро пожалели, что в дороге плотно закусили сэндвичами с ветчиной. Но вот американцам они их поспешного отъезда так скоро не забудут, – взяли, да и укатили дальше на юго-запад, и задние габариты их «Паккарда» быстро затерялись на фоне клонящегося к закату солнца, как в дешёвом американском вестерне{148}.

Не забудут им этого и Советы, раз уж на то пошло. Некогда британцы и американцы действовали слаженно, выверяя и синхронизируя каждое движение своего казавшегося монолитным союза; слова и дела каждой из сторон идеально дополняли друг друга. Но в последнее время явно наметился раскол в этом единстве, и только что явленное миру обеденное недоразумение служило тому свидетельством. И Советы в ближайшие дни не преминут с радостью воспользоваться наметившимся расколом между союзниками.

VI. 3 февраля 1945 г.

В шесть часов вечера колёса автомобилей американской делегации наконец захрустели по гравию подъездного пути к Ливадийскому дворцу, где у парадного входа их приветствовала заждавшаяся Кэтлин{149}. Лимузин Рузвельта плавно затормозил и остановился перед ступенями дворца, сохранявшего – особенно в ночи – царственно-величественный вид, несмотря на копоть и грязь, от которой так и не удалось отдраить фасад. В отблесках света, лившегося из окон, Кэти ощущала себя хозяйкой огромного за́мка, готовящейся к приёму знатных гостей. Никто её, правда, на это не уполномочивал, но никто и не одёргивал. Конечно, официально она была тут никем, но сам по себе статус дочери человека, прибывающего в следующем после президентского лимузине, делал её самой высокопоставленной на текущий момент американкой в бывшем царском дворце.

Появившегося из машины Рузвельта Кэти воочию видела впервые. С двумя другими великими лидерами союзников она имела честь познакомиться раньше. Сталину её впервые представили на балете в московском Большом театре в октябре 1944 года, а Черчиллей она давно почитала за старых добрых друзей. Кэти даже королеве была представлена на пресс-конференции, состоявшейся через две недели по её прибытии в Лондон в 1941 году, а вот Рузвельта раньше не видела ни разу. Какая-то ирония судьбы, подумалось Кэти, что её первая личная встреча с американским президентом случилась на российской земле. Тем временем вокруг президента засуетился метрдотель столичного «Метрополя», раскланиваясь и угодливо вставляя чуть ли не через слово «ваше превосходительство», будто ему и впрямь доставляет наивысшее наслаждение обхаживать президента США{150}.

Делегаты продолжали выбираться из прибывающих экипажей, и Кэти провожала их в гулкий вестибюль. Топились камины – к вящей радости промёрзших гостей. Справа от вестибюля располагался белый бальный зал, где предстояло проводить пленарные заседания, слева – покои Рузвельта, под которые отвели бывший царский кабинет и столовые, чтобы избавить высокого гостя в инвалидном кресле от необходимости подниматься по лестнице к царской опочивальне. Хотя и сам государь император, согласно преданию, в своей спальне особо не ночевал, а предпочитал укладываться спать каждую ночь в какой-нибудь новой комнате, дабы перехитрить потенциальных злоумышленников.