Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

В 1941 году очень соблазнительно было очертя голову нырять в пучину ночного Лондона. При свете дня все эти мешки с песком, руины и форменный камуфляж навевали тоску, зато по ночам Лондон манил потусторонним светом неземного романтического волшебства. Зачарованная Кэтлин чувствовала себя там героиней «Фантазии» Уолта Диснея, перенесённой в реалии военного времени. Голые белые стены тускло отсвечивали в ближнем свете фар едва различимых в ночи чёрных такси, которые так и продолжали сновать по городу назло немцам, развозя безрассудную молодежь по подпольным клубам и роскошным отелям, таким как «Дорчестер», «Ритц» и «Савой», где каждую ночь играли величайшие джазовые оркестры той эпохи{174}. Именно в «Дорчестере», предположительно самом безопасном лондонском здании, как раз и обосновались по-королевски богатые американские гости, такие, как Аверелл Гарриман. Кого-кого, а уж их нормированное потребление не касалось. При этом американцы пользовались бешеной популярностью. Как-то раз Кэти мимоходом познакомилась на Флит-стрит с молодым солдатиком. «Подождите минутку, я слетаю к своим, скажу только, что встретился с настоящей американкой», – сказал он ей{175}. Как писал Аверелл своей жене Мари: «Если бы не её спартанское воспитание (хотя это и не моя заслуга), она бы выросла избалованной до невыносимости»{176}. Британцы испытывали просто-таки безмерную благодарность к американцам, прибывшим постоять за них, в то время как США официально сохраняли нейтралитет, – а в особенности к таким американцам, которые, подобно Кэти, приехали в Британию сугубо добровольно и от чистого сердца. Рузвельт тогда, кстати, сообщил Авереллу, что Кэти – одна из всего лишь двух американок, которым ему пришлось той весной выписывать особое разрешение на жительство в Великобритании. Второй была жена посла Уайнанта, но она, в отличие от Кэти, надолго в Лондоне не задержалась{177}.

Джазовые оркестры, богатые отели, восторженный приём и щекочущее нервы ощущение опасности придавали жизни остроту. Но для Гарриманов важнее всего в Лондоне была дружба с семьёй Черчиллей. Уинстон сразу же по их прибытии ввёл Аверелла в свой ближний круг и стал неизменно приглашать на заседания своего Военного кабинета – беспрецедентный для иностранца уровень доступа, – а по выходным – в гости в свою загородную резиденцию Чекерс, где собирались его вернейшие сподвижники. И Кэти, оказавшись в Лондоне в мае 1941 года, сразу получила приглашение в Чекерс на ближайший уикенд. «Это шок – лично встретиться с кем-то, кого привыкла видеть на множестве карикатур», – писала она Мэри после знакомства с премьер-министром. Он оказался «далеко не столь жирным», зато куда более впечатляющим: «Я ожидала [встретить] могучего и весьма грозного мужа, – а он, скорее, напротив – очень даже изящен – с чудесной улыбкой, да и беседовать с ним легко»{178}. Кэти быстро уловила, что Черчилль относится к каждому из своих сограждан как к личности. Как-то раз Кэти познакомилась с израненным лётчиком-истребителем, прослужившим в ВВС двадцать месяцев. На его боевом счету было одиннадцать сбитых вражеских самолётов, а самого его сбивали четырежды. Он был одним из двух последних пилотов, оставшихся в строю из первоначального состава своей эскадрильи. В свои всего-то двадцать восемь лет он был абсолютно уверен в том, что дни его сочтены, но при этом относился к скорой и неизбежной смерти с поразительным смирением. «Он мне показал одну вещь, которую всегда имеет при себе, чтобы было чем приободриться, когда ему становится совсем нестерпимо, – поведала Кэти сестре. – Это слова Черчилля касательно британских военных лётчиков: “Никогда ещё за всю мировую историю не бывало подобного, чтобы столь многие были столь многим обязаны столь немногим”»{179}.