Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

Тёплые чувства, испытываемые Кэти к премьер-министру, быстро распространились и на всю его семью. Кэти восхищалась и тихой, грациозной Клементиной, описывая сестре супругу премьера в следующих выражениях: «…милейшая леди – всю жизнь отдала своему мужу – и заднее сиденье занимает с великим изяществом. Каждый в семье, кроме неё, взирает на Черчилля как на Бога, и, когда хоть кто-то обращает на неё толику внимания, для неё это неимоверная радость. <…> Только не подумай, что она мышка наподобие миссис Уайнант, – делилась Кэти дальнейшими наблюдениями. – Отнюдь. Она себе на уме»{180}. Кэти подружилась со всеми тремя дочерьми Черчилля, но особенно с Сарой и Мэри, они были близки по возрасту. Кэти считала Сару «ужасно милой девушкой», а вот о её муже Вике была невысокого мнения. Обнаружив, что Сара на удивление хорошая актриса, Кэти поведала своей сестре, что Сара, по её мнению, несчастлива в браке, и «выходы на сцену [для Сары] – единственный способ не сойти с ума»{181}. В письмах же Муш, своей старой подруге и бывшей гувернантке, Кэти теперь заказывала одежду, косметику и прочие мелочи, так необходимые каждой женщине, не для себя одной, а просила вложить в посылку лишние флакончики лака для ногтей, чулки, крем и аксессуары для дочерей Черчилля. Мачеха Мари также как-то раз выслала Кэти с её новыми подругами «целый чемодан всякой всячины»{182}. Но всё-таки лучшей из всех Черчиллей подругой Кэти была Памела, жизнерадостная невестка Уинстона и Клементины, жена Рэндольфа.

Она была на пару лет моложе, но Гарриман сразу же представил ей Кэти, справедливо полагая, что две остроумные молодые дамы непременно подружатся. И действительно, в скором времени в письмах Кэти сестре появились щедрые похвалы Памеле, новая подруга была «милейшая умница из умниц»{183}. Памела, похоже, водила знакомство со всеми мало-мальски важными лицами. Но Кэти испытывала к ней, помимо восхищения, какую-то щемящую жалость: за игривой беззаботностью Памелы крылись серьёзные личные проблемы. Ни для кого не было секретом, что Рэндольф ей изменяет, что у него громадные карточные долги. Сам он теперь служил в армии, а изыскивать средства на расплату с кредиторами приходилось Пэм. А ведь она недавно родила сына, Уинстона-младшего, и новорождённый требовал ухода и заботы…

Чем дольше Гарриманы жили в Лондоне, тем сильнее ощущали себя дрейфующими между двух берегов Атлантики, причём американский берег всё более от них отдалялся. В августе 1941 года Кэти получила письмо от Мэри. Сестра писала, что их нью-йоркские друзья полагают, что Соединённые Штаты вступят в войну только ради спасения британцев. «Вероятно, ты уже наслышана о мнении Аверелла на этот счёт, – это же один из его любимых коньков, – ответила Кэти. – Когда же они, наконец, поймут, что речь идёт об их собственных шкурах – а вовсе не о шкурах британцев, – что им себя, а не англичан нужно спасать?!»{184} То есть «они» и «им» у неё к этому времени относилось к американцам, – а себя и отца Кэти к тому времени, судя по всему, к таковым уже не причисляла.

Дружба между Гарриманами и Черчиллями за лето и осень 1941 года углубилась до такой степени, что свой двадцать четвертый день рождения Кэти праздновала в Чекерсе. Правда, Клементина, перепутав дату, официально созвала гостей в Чекерс на 6 декабря, накануне дня рождения Кэти, но именинница с Авереллом задержались там и на воскресенье 7 декабря, и отметили её фактически наступивший день рождения по-семейному, в обществе Черчиллей и посла Уайнанта, также приглашённого на уикенд. И тут грянуло известие о нападении японцев на Перл-Харбор. На глазах у именинницы премьер-министр в халате с принтом-драконом «пустился танцевать джигу», а её отец стоял у камина с выражением смешанного чувства скорби и облегчения на лице. Британия же не могла противостоять нацистам в одиночку до скончания века, а Красная армия на том этапе была на грани поражения под Москвой. Аверелл давно считал вступление Америки в войну неизбежным. Хотя ближайшая перспектива была довольно мрачной, зато это давало надежду на поражение стран Оси – Германии, Италии и Японии – в конечном итоге{185}. Понятно, что нападение на Гавайи само по себе чудовищно, но Гарриманы отдавали себе отчёт: не случись его, Соединённые Штаты не вступили бы в войну, а без вооружённого вмешательства Штатов смерть и разрушения в мировых масштабах оказались бы ещё чудовищнее. «Я вот всё думаю, – поделилась Кэти с Муш своим пониманием тяжести ситуации, – было ли в моей жизни другое событие, сделавшее меня счастливее?»{186}