Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

Кэти, как дочери посла союзной державы и уважаемой в московских дипломатических кругах личности, едва ли откажут в месте в журналистской группе. А сама она, как бывший военный корреспондент, достаточно насмотрелась на раненных и изувеченных бойцов в лондонских госпиталях, чтобы отчасти утратить чувствительность к виду последствий кровавой бойни. К тому же отправится она туда за компанию с семнадцатью знакомыми ей западными журналистами из разных стран – от США и Великобритании до Испании, Чехословакии и даже Польши, – хотя и будет среди них единственной женщиной{363}. Гарриман отправил советским властям запрос на включение в число участников поездки Кэтлин, а также вызвавшегося её сопровождать Джона Мелби, работника секретариата его посольства. Запрос был удовлетворен{364}.

Кэти взялась за это важное задание с энтузиазмом. Недостатка в работе она в Москве не испытывала. Все три месяца своего пребывания там она не покладая рук трудилась и за дипломата, и за хозяйку, и за пресс-атташе, и за переводчицу, компенсируя тем самым острую нехватку штатных сотрудников в ожидании никак не прибывавшего пополнения от Управления военной информации и Государственного департамента. Работа такого рода редко бывала занимательной для ума, и ей не терпелось посмотреть на Россию, как она есть, за пределами московского Садового кольца. Тут же ей как раз представился такой шанс вырваться из-под сени Кремля на настоящие российские просторы{365}.

Поезд с Кэти, Джоном Мелби и западными корреспондентами медленно выполз из Москвы. Ехать до Смоленска было всего-то четыреста километров, но ехали больше восемнадцати часов из-за сильной загруженности дороги{366} Товарные составы с боеприпасами пропускали в первую очередь, а поезд Кэти на каждой промежуточной станции загоняли на боковые пути и держали там часами. Из-за того же, что январский день в местных широтах короток, большую часть пути проехали в темноте, и ознакомиться с пейзажами Кэти возможности не имела.

Когда же измотанные журналисты наконец добрались до Смоленска, то, что они увидели, их ужаснуло. Разрушения, причиненные бомбардировками Лондону, по сравнению с развалинами Смоленска выглядели просто детской истерикой. Из восьми тысяч зданий в этом небольшом русском городе уцелело не более трёхсот. «По сравнению с разбомбленными английскими городами, – писала Кэти Мэри и Памеле, – этот оставил ощущение совершенно мертвого и покинутого». Население разорённого Смоленска сократилось вшестеро относительно довоенного. И выжившие влачили жалкое существование в подвалах под руинами своих домов. Единственным признаком жизни был стелющийся по улицам дым из «печных труб, торчащих из полуподвальных окон»{367}.

В Смоленске Кэти и журналистов встретил назначенный им в гиды чиновник, титул которого даже немцам, вероятно, показался бы длинноватым: секретарь Специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками пленных польских офицеров{368}. После краткой экскурсии по Смоленску секретарь пригласил западных наблюдателей занять места в машинах, и через полчаса езды в западном направлении они свернули вглубь недавно высаженного сосняка, где Советы и приготовили для них главное «шоу».

Вылезавших из машин журналистов с ходу чуть не наповал разил чудовищный запах{369}. Вместо ожидаемого аромата зимней сосновой хвои они почувствовали трупный смрад. Комиссия успела вскрыть семь массовых захоронений и эксгумировать более семисот тел. В общей же сложности, сообщили Кэти советские чиновники, в мёрзлой земле могли покоиться останки до пятнадцати тысяч человек{370}.

Вероятно, Аверелл переоценил степень готовности Кэти к столь тяжелой сцене, ведь писала же она очерки с заголовками вроде «Пластическая хирургия творит чудеса с обгоревшими лётчиками ВВС». В этой статье Кэти живописала страдания сбитых лётчиков со страшными ожогами с их собственных слов. «В прошлом сентябре я нежилась на солнце на пляже Лог-Айленда, – делилась с читателями Кэти, – и портативное радио доносило до моего слуха лишь обрывки сообщений из Англии. Далекие голоса что-то говорили о сбитых и горящих пилотах-защитниках своей страны. <…> Больше ничего в Америке слышно не было»{371}. В Англии она с этими чудом выжившими познакомилась лично. Дабы не оскорблять деликатных чувств читателей, Кэти решила взять оптимистичный тон и всячески подчеркивала «свет надежды в глазах» сбитых лётчиков, «явственно видимый за шрамами от ожогов на их лицах». Но сестре она описала всё по правде: у одних лица обезображены огнём до неузнаваемости, а то и вовсе стёрты; у других обгоревшие пальцы скрючились и срослись, если вовсе не ампутированы. «Нелегко беседовать с безухим, без глазных век двадцатилетним мальчиком, у которого даже от носа практически ничего не осталось, – делилась она с Мэри. – При этом ведь ещё и ни в коем случае нельзя показать свои истинные чувства»{372}.