Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

Наконец, западных гостей препроводили на расположенную по соседству служебную дачу, где им предстояло заслушать показания свидетелей. В помещении было жарко натоплено, а в лицо свидетелям направляли ослепительно яркие прожектора, чтобы кинохроникеры имели возможность качественно заснять процесс дачи показаний. Кэти и корреспондентам дали заслушать пятерых свидетелей, включая местную горничную, по принуждению работавшую на этой даче при нацистах. По её словам, она несколько раз слышала длинные серии одиночных выстрелов, доносившихся из близлежащего леса. Другой свидетель припомнил свой разговор с офицером гестапо. «Поляки – народ вредный и низший, – якобы заявил ему тот немецкий офицер. – Следовательно, польское население использовать лишь в качестве навоза для удобрения – и тем самым расширить Leibensraum[36] для народа Германии».

Кэти показания свидетелей показались как-то уж слишком «бойко преподнесёнными, будто вызубренными». Когда же журналисты с неохотного согласия советской стороны стали задавать свидетелям уточняющие вопросы, те тут же утратили гладкость речи и «стали плавать и запинаться», будто не зная, что сказать, «пока Комиссия их, наконец, не отпустила». Ближе к полуночи всякая иллюзия «хотя бы полусердечности» между комиссией и журналистами «развеялась», и Советы «вдруг резко объявили», что поезд на Москву отбывает ровно через час, – и тут же спровадили гостей на вокзал, а оттуда восвояси.

На обратном пути в Москву у Кэти было достаточно времени для того, чтобы взвесить все аргументы за и против советского утверждения, что преступную расправу над поляками учинили нацисты. Что касается результатов вскрытия, сама Кэти, не имея медицинского образования, ничего определённого относительно их достоверности сказать не могла, тут ей приходилось полагаться на врачебную честность и научную объективность советских медиков.

Странным было видеть на эксгумированных трупах казненных якобы летом поляков зимние шинели и тёплые фуфайки с кальсонами, но ведь Советы ещё и датированные уже летом 1941 года письма при них обнаружили и предъявили. Письма, конечно, могли быть и подложными, но исходящий от них запах не оставлял сомнений в том, что они долгое время пролежали в земле вместе с трупами{378}. А потом была ведь налицо ещё и характерная манера исполнения казни – систематическими одиночными выстрелами в затылок. Она отражала заботу об эффективном расходовании патронов – черту, которую Кэти в ту пору считала «типично немецкой»{379}. Ведь лишь следующим летом, в августе 1944 года, Кэти узнает от группы западных корреспондентов, вернувшихся в Москву с задания по освещению военных преступлений, которые чинились немцами в найденном и освобожденном Советами жутком концлагере Майданек под Люблином, что немцы, оказывается, широко практиковали и куда более ужасающие методы массовых казней{380}.

Пока же по возвращении из Смоленска Кэти по просьбе Аверелла принялась составлять для него отчёт об увиденном и сделанных ею выводах{381}. «Очевидно, что доказательства по этому делу русскими представлены неполные, что они плохо стыкуются друг с другом, и что весь этот спектакль был поставлен ради корреспондентов без возможности независимого расследования или верификации, – подытожила она свои наблюдения. – Представленные Комиссией свидетельские показания были проработаны до мельчайших и даже ничего не значащих по американским меркам деталей. От нас ожидали, что мы будем принимать заявления высокопоставленных советских чиновников на веру и признавать их правдивыми просто потому, что они заявляют, что именно так всё и обстоит. Несмотря на это, – рассуждала она, – по моему мнению поляки действительно были умерщвлены немцами. Самым убедительным свидетельством этому является методичность, с которой проделывалась эта работа»{382}. Аверелл не стал оспаривать ни её выводов, ни их интерпретации. Полученная информация вполне укладывалась в ту картину, которую и ему самому хотелось бы считать истинной. Ведь он провёл в Москве пока что всего три месяца и был по-прежнему преисполнен решимости наладить с Советами рабочие отношения во исполнение страстного желания Рузвельта. Он просто передал отчёт Кэти в Вашингтон непосредственно госсекретарю, и её наблюдения и выводы были прямо в том виде, в каком дочь посла их сформулировала, включены в официальный отчёт Госдепартамента США{383}.